Смерть в июле и всегда в Донецке - Дмитрий Александрович Селезнёв

его линия была облеплена рядами мелких домиков, которые дрожали в водах реки. При желании её можно было пересечь вплавь. Ещё работал военный паром, разменивая с берега на берег гражданские автомобили. Днепр можно было пересечь и пешком, перепрыгивая по баржам, составляющим запруду под мостом. Да и поверху можно пройти — мост был непригоден только для автомобильного сообщения, и редкий прохожий доходил не только до середины моста, но и дальше.

Стояла ясная, безоблачная погода. Тёплое в этих краях ноябрьское солнце пригревало. Вода текла спокойно, размеренно, не спеша. Как будто и не было войны.

Но этот мирный пейзаж был обманчив. Подъезжая к Алёшкам, мы встретили несколько зенитных броненосцев «Панцирь», которые вертели ушами-локаторами и грозно щетинились пушками. Дорога на подъезде к мосту была вся в ямах от прилётов, в крошке асфальта и в осколках. Тут и там взгляд ловил согнутые тубусы ракет.

Но до Херсона, повторюсь, можно было добраться. Что и получилось осуществить с помощью паромной переправы. Это было исключительной авантюрой — на тот момент все власти, войска и спецслужбы за небольшим исключением покинули город, так как уже было известно, что его сдадут со дня на день. Левый берег всё больше становился серой, неконтролируемой зоной, и возможно, в Херсоне уже находились украинские ДРГ. Мы с товарищем влились в небольшую группу журналистов, которые в целях безопасности только переправились на правый берег Днепра. И на следующий день некоторые из них вместе с нами вернулись обратно.

Как часто бывало в мировой истории, причиной рискованного предприятия стала женщина. В нашей мужской компании оказалась единственная девушка — волонтёр из Крыма. После эвакуации из города уже вечером ей поступило несколько сообщений с просьбой перевезти несколько человек. Чего ждали люди месяц с начала эвакуации, на что рассчитывали? Тем, кто долго жил в России, уже всё было понятно. Но после выпитого на гусарском застолье нам показалось чертовски привлекательной идеей вернуться. Осеннее автопати, прощальный поцелуй, kiss and go. Я употребляю слово «нам», но решение не было единодушным — лично я был против этой затеи, так как был трезв.

— Светлана, вы когда-нибудь попадали в экстремальные ситуации? — безнадёжно взвывал я к её благоразумию. Девушка-волонтёр хлопала ресницами.

Но на следующий день всё прошло успешно — так часто бывает. На двух автомобилях — джипе и моём броневичке — мы переправились с помощью парома и выехали в город. В городе отключили свет. Из четырёх полученных адресатов в Херсоне мы застали только двух хозяев на месте. Один из них, инвалид-колясочник пророссийских взглядов, не смог сдержать эмоций и плакал в автомобиле, пока мы в темноте его квартиры искали кошку, с которой он не хотел расставаться. Другой — отец чиновницы, работающей на российскую администрацию — понимая опасность для своей жизни, тоже недолго принимал решение.

— Уезжаете?

— Да.

Пока мужчина собирался, я разговорился с тремя бабушками-пенсионерками, которые стояли возле магазина.

— И что дальше будет?

— По Днепру пройдёт линия фронта, и начнутся обстрелы с берега на берег, всё будет разрушаться, — прожитый опыт 9 месяцев на войне, уже позволял мне делать некоторые нерадостные прогнозы.

— И вы будете стрелять?

— Все будут стрелять.

В Херсоне было солнечно… Тротуары и газоны усыпаны жёлтыми листьями… Улицы полупусты… прохожих и машин немного… Небольшие группы людей кучкуются возле подъездов… Проезжают одинокие велосипедисты… Автомобили… Сонные дома купались в солнечной неге… Закрытые магазины… Торговые центры… Запертые кафе… Опущенные жалюзи… Деревья и столбы, бросающие длинную вечернюю тень… Выгоревшие от жары рекламные плакаты и щиты… Ветер шевелит края ободранных баннеров у дороги, говорящих о дружбе и любви между русскими и украинцами… Опустошение… Молчание… Город на паузе, как будто замер в ожидании новых, очередных перемен… Когда мы возвращались к парому, солнце, догорая и отправляя последние вечерние лучи, медленно падало к горизонту. На Херсон надвигалась сумерки.

Поздно вечером, уже находясь на левом берегу, мы слышали сильные взрывы в районе Антоновского моста. Утром мы увидели, что разрушено несколько пролётов, баржи размётаны, паром затоплен. В этот же день в Херсон вошли первые части ВСУ.

Мосты… мосты… Нам ещё придётся их восстанавливать и строить. И самый главный мост, который нам предстоит навести — это мост над тёмными, мутными, бурлящими железом и кровью водами войны.

— …после разрушенного моста едешь долго до упора пока не упрёшься в блокпост. Потом сворачиваешь направо… — Слава продолжал объяснять мне дорогу до Ясиноватой…

Продолжение следует…

Граница миров

Как бы учёные ни ратовали за человеческую рациональность, человек жил и живёт мифологическим сознанием. Человеческое сознание с помощью воображения способно красить холодную и отчуждённую реальность в тёплые тона, оно способно оживлять мёртвые и бездушные предметы, которыми наполнен этот мир. Это не я придумал, об этом писал русский философ Алексей Лосев — великий, кстати, русский человек. «Вот, возьмите вашу комнату, в которой вы постоянно работаете, — писал он. — Ведь вам она кажется то милой, веселой, радушной, то мрачной, скучной и покинутой». А учёных он сравнивал то со свиньями, то с ослами, то с обезьянами.

Другим ярким и общеизвестным примером работы мифологического сознания являются сказки как продукт человеческой культуры, созданный на ранних стадиях её развития, когда мифологические механизмы работали на полную катушку.

С эволюцией способность воображать у современного человека существенно атрофировалось, прогресс сделал из человека бездушную машину по перевариванию пищи и зарабатыванию денег. Но аппарат воображения у нас работает до сих пор. Ведь всем нам до сих пор снятся сны, где не действуют законы логики, времени и пространства, открытые щепетильными и надменными учёными. (Вот ведь свиньи, ослы и обезьяны)

Вот меня иногда посещают апокалиптические сновидения. Запомнился один сон, в котором я иду в сумерках по МКАДу пешком. Произошло нечто необратимое. На мне военная форма и автомат Калашникова, которого я в реальной жизни и не держал. Повсюду на дороге сгоревшие остовы машин, за дорогой высятся разрушенные многоэтажки с чёрными амбразурами окон, и из этих окон веет тревогой. Но при этом меня охватывает радостное чувство, так как я иду к СВОИМ. Облики этих «своих», как и положено для