Без хлеба. Очерки русского бедствия (голод 1898 и 1911-12 гг.) - Александр Саввич Панкратов

В Тетюшском уезде я нашел несколько селений (Людоговка, Чемчурино, Малые Яльчики и др.) без общественных работ. Крестьяне просили администрацию: "Дайте нам возможность заработать". Но в ответ им были одни обещания...

Но и там, где работы устроены, они кормят далеко не всех нуждающихся жителей селения. Работает треть, пятая часть села. Остальные же стоят поодаль и завидуют счастливчикам. Волостное правление не в силах указать им, где найти заработок.

Понятно, что из чужих селений не принимают — "самим мало". Одна чувашка мне жаловалась:

— Не пускают мово хозяина на работу.

— Почему?

Семья многочисленная, очень бедная.

— Он отрубник. Говорят: "Ты отрубился и уходи. Работы идут на нашей земле, а не на твоей!"

Из-за работ ссоры, распри, зло. Побеждает, конечно, зажиточный слой. Когда, под аккомпанемент криков о помощи, в Казани шел спор о том, кто должен заведывать помощью, — администрация или земство, — поставили вопрос:

— Кому помогать общественными работами?

Земство говорило:

— Главными образом, крестьянину среднего достатка, чтобы не допустить его до разорения.

Администрация была "демократична".

— Помогать необходимо беднейшим. Им надо дать возможность прокормиться до нового хлеба.

Спорь бестолковый, никому не нужный. Все равно жизнь отдала бы победу в руки зажиточных.

На работы принимаются по списками волостных правлений, а в эти списки было велено записывать только беднейших. Но выходило всегда так, что там было больше зажиточных.

— У нас работают имеющие 3—4 лошади, — с негодованием рассказывал мне один татарин, — а бедноту теснят, оттирают...

Богатым мирволят. Но иногда их гонят с работы, — слишком уж ясна бывает несправедливость. Они все-таки находят лазейку... Следить некому. Техник бывает редко, — он один на волость. Старшина везде не поспеет. А табельщик скрывает.

Сами работы таковы, что они требуют примененья сил зажиточных, а не бедных. Для возки земли нужны непременно лошади, для копания — лопаты; чтобы работать среди осенней сырости и холода, необходима теплая одежда.

— Работы не про нас, — говорил мне один бедняк, — простудишься в своем рваном ватошнике, на весь век калекой будешь. Проработай-ка с 6-ти часов утра до 6-ти вечера с пустым брюхом и на холоде!

— Без спины, без руки приходят, — передавали мне.

Есть слой бедного деревенского населенья, который уже совершенно не может воспользоваться работами: калеки, больные, дети, старики, женщины с детьми и без работника, один работник при большой семье (ему бывает нельзя отойти от дома). Таких тысячи в каждом уезде. Что с ними делать?

Заработок на общественных работах незавидный. Пятьдесят копеек в день, а у подростков и женщин — 30 копеек. По воскресеньям и праздникам работ не производится. Заработок, значить, 40 копеек в день. Если работает один из семьи, — таких большинство, — то ему на трешницу в неделю трудно бывает прокормиться с семьей. Пуд муки стоит уже 1 рубль 40 копеек. Нужно и лошади подсыпать в солому муки. Трудовой "кусок хлеба", как видите, тощий...

Но он делается совсем незаметным, если работа происходит вдали от родного села. Тогда что крестьянин заработает, то и проест, а семье ничего не останется.

Работы нередко прерываются. Организация плохая. То заработанных денег ждут и не работают, — а деньги задерживаются неделями; то техник не может долго осмотреть сработанное; то еще какая-нибудь причина. Я знаю село, где месячный заработок 60-ти крестьян равняется 116 рублям...

— Техник плохой, — наивно объясняли крестьяне.

В "знаменитом" казанском споре обнаружились две точки зрения на общественный работы.

— Работами надо только дать прокормиться, а не преследовать общественную пользу от тех или иных сооружений, — говорила администрация устами д. с. с. Ковалевского.

— Нет, общеполезность сооружений надо ставить на первый план, — возражало земство.

Спор и в этом пункте оказался лишним. Хотя работы были отданы земству, но оно спроектировало сооружения, имеющие узкое местное значение. О широкой экономической программе некогда и некому было подумать.

Главным образом, копают водоемы в пожарных целях и кое-где укрепляют овраги и насыпают дамбы. Вот и все. Сооружение исключительно в интересах одного села.

Я ехал по Тетюшскому уезду, где работы были отданы в руки чиновников попечительства о трудовой помощи. Крестьяне везде мне говорили, что работ мало. А я видел перед собой ленту совершенно испорченного центрального шоссе, по которому уже перестали ездить, — так оно избито.

— Вот бы, — говорил я, — вам шоссе исправить?

— Не дают.

Общеполезный сооружения воспрещены, — вспомнил я д. с. с. Ковалевского. — А судьба мелких сооружены известна из опыта прежних общественных работ. Пруды затянутся илом и станут вонючим болотом-клоакой, дамбы обсыплются, овраги будут по-прежнему сползать.

— Значение общественных работ ничтожно, — справедливо говорило чистопольское земство.

Работают кое-как. "Для видимости". За работой никто не смотрит. Работы носят благотворительный и... деморализующий характер.

— Не работа, а один разврат, — сказали мне близкий к делу человек. — Из крестьянина готовят скверного рабочего.

— Нам не дом домить, а души кормить, — определяют крестьяне пословицей значение работ.

Так смотрят на дело и некоторые техники. Один старшина рассказывал мне:

— Вижу, не открывает техник в одной деревне работ, да и только. Спрашиваю:

— Когда откроешь?

— Успеешь, — отвечает, — вы сработаете, а я потом чем буду жить?

Конечно, в денежных делах работ злоупотребления. Табельщики приписывают работников. Работает 100, а они пишут 120. За лишних получают в свой карман. Табель недельная. Техники не в силах проверить.

Наконец, — самое главное, — с первым снегом работы кончаются. Говорят, сучья и кирпич будут возить. Но эта работа уже прямо для зажиточных. Да и займет она единицы.

— А с весной, рассказывал мне в некоторых селениях, — у нас нечего будет делать. Все уже сделали: пруд вырыли, ключи вычистили...

В самом деле, не улицы же деревенская устилать торцом!

Циркуляры, конечно, — вещь спокойная. Но кроме циркуляров, существует на свете человеческая жизнь. Она противодействует бумажистике и разоблачает ее непрактичность.

7.

Попытки скрыть голод.

Мы не только не вооружены в борьбе с голодом, но даже, — стыдно сказать, — не знаем сил своего противника. У нас прорывалось желание замолчать бедствие, но нет самого существенного — правильной, точной статистики голода.

Сначала официально были объяты пламенем бедствия только 17 губерний. Потом