О мясе, кулинарии и убийстве животных - Уайатт Уильямс

Ощипли фламинго, вымой, выпотроши, положи в сковороду, добавь воды, соли, укропа и немного уксуса. Приготовив наполовину, добавь пучок порея и кориандра. В самом конце для цвета добавь сироп. Положи в ступу перец, кумин, кориандр, корень лазерпиция, мяту, руту, разотри, полей уксусом, добавь фиников и жидкости со сковороды. Добавь крахмала для густоты и подавай. Так же готовят и попугая[45].

Бакалейщики говорят, что из собачатины мясо пуделя во много превосходит всякое другое и рекомендуют не брать бульдогов, потому что они жесткие и безвкусные[46].

* * *

Я научился не задавать свои вопросы в моих ресторанных обзорах. Мы с коллегами бесконечно обсуждали вопросы этики и то, как этика должна влиять на наши тексты. Наши имена были вписаны в профессиональный кодекс; периодически мы отдавали в печать пустые, полные формальностей тексты, по сути, это были своеобразные жесты в сторону этических суждений. Знаете, такие общепринятые истины, почти всегда исключительно однозначные. Работа над поиском и исследованием, а также попытка понять, чем же мы на самом деле занимаемся, – мы редко находили на это время.

Количество слов. Сроки сдачи. Запросы читателей. Всегда находилось подходящее оправдание. Мы сдавали тексты к установленному времени, высчитывали количество строк и отбрасывали все, что могло помешать. Ни разу я не встретил журналиста, позволяющего себе думать, что то, чем он занимается по работе, было неправильно.

* * *

На пятой полосе утренней газеты Los Angeles Herald от 17 июня 1906 года отметили необычное явление. «КЛИЕНТЫ ОСАЖДАЮТ ВЕГЕТАРИАНСКИЕ КАФЕ», – значилось в заголовке. В колонке под этим названием говорилось о ресторане под названием «Вегетарианское кафе», расположенном на пересечении Третьей улицы и улицы Хилл. «Не надо меня рекламировать», – огрызнулся менеджер кафе на репортера. «Ты же видишь, у меня клиентов и так больше, чем можно обслужить, особенно во время обеда. Несколько раз мне приходилось вставать у дверей и не давать людям пройти, пока не освободится место. Иначе они забивают все проходы и ждут, пока кто-нибудь доест, и усаживаются сразу, как увидят свободное место».[47]

Популярность кафе, в котором подавались мясозаменители, в газетах описывался как паника, ажиотаж и неизбежное следствие опубликованной за несколько месяцев до этого романа Эптона Синклера «Джунгли». Синклер надеялся, что его описания скотобоен подстегнут социальную революцию. Случай распорядился иначе: революция стала кулинарной. Репортер газеты Los Angeles Herald скептически просматривал меню «Вегетарианского кафе». О «протозном стейке»[48] он отзывался так: «Если завязать глаза, заткнуть нос и проявить изрядную долю воображения, вы сможете отдаленно различить родство в двадцать четвертом колене между крупой в своем рту и стейком портерхаус».

Следующая колонка называлась «СТОЧНЫЕ ВОДЫ ОТРАВЛЯЮТ И ОВОЩИ».

* * *

Сейчас, по прошествии столького времени с моего исследования, неизбежно кажется, что многие из фактов, собранных мной за тот год, не имеют никакого отношения к тому, что я пишу в итоге. Если вы попросите назвать точные цифры, я не смогу этого сделать. Я отвечу вам, что они есть у меня на какой-то бумажке, которая лежит в одном из ящиков в моем офисе вместе со всей прочей собранной информацией. Важная информация, та, что осталась со мной и все еще имеет смысл, – это вовсе не статистика. Вещи, о которых я все еще размышляю:

Отрубленную голову коровы можно нести, держа ее за сухожилие, соединяющее челюсть и череп, почти как за ручку чемодана; есть кровь горячая и прозрачная; есть другого рода кровь, густая и холодная; есть кровь плотная и студенистая, если дать ей время скопиться у ног человека, куда она стекает из куриц, она может создать кучу, похожую на гору песка; есть кровь, которую придется оттирать часами, если она засохнет на стене; отрезанный от коровы кусок мяса может двигаться и сжиматься еще несколько минут или часов после того, как его отрезали от тела; и я не знаю, считать ли этот кусок живым или мертвым; сколько научных текстов об этом мне ни дали бы прочитать, я не смогу понять, мертв он или жив; смерть – это не единичное явление, как мне всегда казалось, а скорее несколько последовательных явлений или стадий небольших смертей, ведущих к более крупной смерти; всем нам повезет, если первым умрет мозг, как это происходит с коровами на бойне; мало кому так повезет; коровы почти никогда не догадываются, что скоро умрут; курицы всегда это знают; один фермер посадил меня к себе в грузовик у скотобойни и сказал, что совсем не гордится ею; другой фермер сказал, что убийство – это уже пережитки; еще один фермер рассказал, как он убивал куриц-несушек, которые жили у него на заднем дворе, чтобы приготовить из них жаркое, и это было совсем не то, что убивать куриц, которых он не знал; он не знает, в чем именно была разница; все фермеры, которых я встречал, признавались, что они живут, каждый день сталкиваясь с противоречим; это противоречие никогда не становится более понятным; ты просто к этому все больше привыкаешь; эти противоречащие друг другу факты могут одновременно быть истинными; информацию можно группировать и перегруппировывать без конца; достоверность не то же самое, что смысл.

Если бы можно было, я бы и вовсе ничего не писал. Оставил бы только фотографии. Только фрагменты одежды, кусочки хлопка, клочки земли, записи речи, куски дерева и железа, банки с запахами, тарелки с едой и экскрементами[49].

Прекраснее всего кости выглядели на синем фоне – на той Синеве, что всегда останется и что уже есть после завершения всего человеческого разрушения[50].

* * *

Единственный способ объяснить это вам, который у меня есть, это рассказать об одном утре с Деном на ферме мистера Вилла. В тот день я не был на бойне. Четыре коровы оказались в одном выгуле, хотя должны были быть в другом. Как они туда попали? Я не смог бы это объяснить. Мы не знали. Где-то была дыра в заборе, иначе коровы не попали бы на другую сторону. Но ферма была площадью в несколько тысяч акров, заборы длиной в много километров, и поиск и починка этой дыры были вторым по важности делом. Первым