Легко ли быть праведным? - Геннадий Кузьмич Дмитрин

вот как наводить карикатуру на профсоюзный актив — здесь вы мастак. Еще бы — «Гром и молния»!

— Но, позвольте, — пытался было объясниться Цезарь Львович, однако Непоседов его и слушать не хотел.

— Нехорошо, товарищ Смирно-Смирновский, нехорошо. Как что случись, так в профком — нельзя ли путевочку на теплые моря, нельзя ли ребеночка в садик устроить и так далее. Здесь вы профком признаете. Так за что же тогда, спрашивается, вы меня на весь Союз ославить задумали, в комедию вставили?

Цезарь Львович опешил:

— Помилуйте, Ермак Тимофеевич, я вовсе и не думал ославить вас. С чего вы это взяли? Комедия совсем не про вас.

— А о ком же тогда, позвольте полюбопытствовать?

— Ну, о неком условном бюрократе. Обычный собирательный художественный образ. Только и всего.

— Все понимаю, товарищ Смирно-Смирновский. Но вот зритель может и не понять. Не разобраться что к чему. Невесть что подумать. Нет, вы уж лучше разберитесь со своим бюрократом, товарищ Смирно-Смирновский. Разберитесь! — многозначительно произнес предпрофкома и исчез, как дурное наваждение, оставив сценариста в полнейшем расстройстве чувств.

«Да, черт возьми, — думал он, — какая скверная петрушка получается. И что за упрощенный подход у людей к искусству, нелепые опасения. Нет, нельзя идти на поводу у таких неверных субъективных воззрений… М-да, а с другой стороны, действительно, — путевочка, садик. И вообще… А почему бы и не уважить человеку? К тому же, какая разница, кем будет отрицательный герой, ведь дело не в должности, а в явлении. Вот и сделаю его, ну, хотя бы главным бухгалтером «Терема-теремка». Э-э, нет. Лучше… м-м, а если… м-да…

В конце концов Цезарь Львович внес необходимые изменения в сценарий и вскоре комедия была запущена в производство. В день начала съемок Смирно-Смирновский еще засветло поспешил на студию. У проходной будки он бодро поприветствовал знакомого охранника:

— Привет, дядя Фома!

— Кому дядя Фома, а кому и товарищ Орлов при исполнении служебных обязанностей. А ну, покажь пропуск! — грозно потребовал он у оторопевшего сценариста.

— Дядя Фома, то есть, извиняюсь, товарищ Орлов, ну, конечно, конечно, пропуск. Сейчас предъявлю, я понимаю — дружба дружбой, а служба службой. Да, а где же он у меня? Неужели забыл? Так и есть. Дядя Фо… извиняюсь, — товарищ Орлов, понимаете какое дело — я так спешил, что, увы, кажется, забыл пропуск. Но ведь вы меня знаете столько лет, прошу вас — пропустите, меня ждут. Ну, войдите в положение — такой день. Не будьте же формалистом, дядя Фома, то бишь товарищ Орлов. Вы же знаете меня, знаете, — чуть не плача, умолял Цезарь Львович.

— Знаю, да только знать больше не хочу. Тоже мне комик нашелся. Некого другого ему было в комедию всунуть — так он нашего брата охранника на посмешище выставил. Стрелочника нашел. А ну, двигай отсюда, — размахивал ружьем дядя Фома.

— Товарищ Орлов! Товарищ Орлов! Вы не правильно понимаете существо дела. И я с удовольствием дам вам исчерпывающее разъяснение, но только в другое время. Сейчас я очень спешу, меня ждут на съемочной площадке. Прошу, пропустите меня, — буквально рыдал сценарист.

— А я говорю, без пропуска не пущу и все, — стоял на своем сердитый страж.

— Ах так! Ну, тогда я лезу через забор, — решился на последнюю крайность обезумевший сатирик и действительно полез на ограду.

— Ладно же, ну и покажу я тебе сейчас «Гром и молнию»! — обрадованно вскричал дядя Фома, вскинул ружье, и… час расплаты настал! Тело бедного сценариста, отягощенное в своей задней части зарядом соли крупного помола, глухо шмякнулось о грешную землю…

Гром грянул!

Примечания

1

Выступления даются по сильно сокращенной стенограмме.