Женственность. О роли женского начала в нравственной жизни человека - Я. А. Мильнер-Иринин

акт полного слияния с любимым, когда «чудо прикосновения, знакомое нам еще с самой ранней юности, если даже не с самого детства, вырастает до размеров чуда превращения двух любящих друг друга существ в одно». Эта поэтическая сторона интимной близости с мужчиной заметно ослабевает «в женщине-матери, еще носящей в себе или родившей уже новое до беспамятства любимое существо». И для материнской стыдливости характерна уже совершенно новая особенность, отличающая ее от женской стыдливости в собственном смысле: сказывается «стыд нравственного существа человека, испытывающийся им от сознания до обидного примитивного и чисто животного характера как самого полового акта, так и наслаждения, с ним связанного. При всем том, что половая жизнь представляется насущной потребностью и естественной необходимостью, человек не может не осознавать ее вполне низменного, чисто физиологического свойства, оскорбляющего его нравственное достоинство. Такое сознание преимущественно обнаруживается в женщине как существе более нравственном, чем мужчина, как существе нравственном, можно сказать, по самой природе, в женщине-матери». Однако несмотря на «легкое чувство брезгливости, вызываемое в ней натуральной стороной взаимоотношений полов» женщина не перестает нуждаться в интимном общении, от которого не отказывается даже после того, как в ней самой эта потребность уже угасает, так как считает своим долгом удовлетворение и насущной потребности мужчины. При этом стыдливость ее приобретает новый, жертвенный оттенок (Стыдливость. С. 90–91).

Именно благодаря высокой миссии материнства женщина осознает себя «носительницей и блюстительницей нравственности по природе», и ей приходится не меньше краснеть за допущенную ею самою бестактность, чем и за бестактность других, мужчин в том числе (Стыдливость. С. 84). Ее великое материнское чувство углубляется и развивается с преклонным возрастом женщины, распространяясь не только на собственных детей, но и на детей своих детей, «но и на всех решительно детей на всем белом свете, и не только на детей, но и на взрослых, которых она не иначе считает, в особенности мужчин, как и своих собственных ставших уже взрослыми детей, за взрослых детей же». С углублением и развитием этого материнского чувства женщины до материнской опеки над всем человечеством женская стыдливость вырастает до размеров чисто нравственной стыдливости, «превращается уже в непосредственную нравственную застенчивость, ибо становится второй природой женщины – в великий стыд и великое страдание за человека и человечество, если они поступают не так, как до́лжно» (Стыдливость. С. 91).

Любовь

Предстоящей ролью матери – Продолжательницы рода человеческого обусловлены не только такие черты женственности, как стыдливость, нежность, изящество, но и женская любовь, которая в силу физиологических особенностей женщины приобретает для нее особенное, исключительное значение: любовь «прежде всего и непосредственнейшим образом увязывает жизнь женщины с жизнью мужчины. Жизнь женщины как бы перехлестывает через край ее собственного существа и полновластно входит в жизнь, дотоле ей чуждую, – в жизнь мужчины» (Любовь). Но если физиологическую подоснову любви и составляет половой инстинкт, то содержание любви коренится в общественной и трудовой, творчески-революционной, нравственной природе человека, полная реализация которой в добре составляет, не более не менее, как смысл человеческой жизни. «В любви ярче всего сказывается объективная творчески-преобразовательная природа человека, ибо в ней эта сокровеннейшая человеческая сущность проявляется стихийно, неудержимо, непреднамеренно, вырастает до размеров силы, равнопорядковой самой мощи природы – олицетворения и первоисточника всей и всяческой жизни и жизненности» (Этика. С. 444).

Вот так же, совсем непреднамеренно в романтическом воображении любящего создается идеальный образ любимой, явственно отличающийся от реального ее облика. И наделяет он любимую, притом вполне искренне, такими пленительными качествами, которыми она заведомо не обладает, «претворяя в создаваемом им самим образе любимой идеал прекрасного… – до того в нем живет потребность в идеальном образе любимого существа, пред которым он смог бы склониться… До того в нем живет эта неизбывная тоска по прекрасному» (Любовь). Ореол загадочности, которым он сам же окружил любимую, возбуждает в нем чувство, которое «иначе как обожанием не назовешь». Любимая становится его кумиром: о ней все его помыслы, с ней он связывает свои мечты, надежды, счастье. Нередко тоже бессознательно для самого себя, юноша очищается от всего безнравственного, безобразного в себе, всеми силами стремясь приблизиться к идеальному образу любимой. И сама любимая тоже нередко бессознательно для самой себя стремится приблизиться к идеальному образу, «возбужденному ею в любящем». Таким образом, «будучи вполне идеальным образом, образ любимой играет, однако же, вполне реальную творчески-преобразовательную роль, ибо делает как любимую, так и любящего и в самом деле выше, чище, благороднее, человечнее, иными словами, поднимает и ее и его на новую нравственную, духовную высоту. <…> Так самым непосредственным образом связана любовь с нравственным ростом человека и человечества. Так самым интимным образом связана любовь с самой творчески-преобразовательной сущностью человека, без привлечения которой она оказалась бы для нас книгою за семью печатями».

В создании же идеального образа роль творящего начала как правило принадлежит влюбившемуся мужчине, ведь влюбляются с первого взгляда – в изящный внешний облик, отличающий именно женщину, для которой и приличествует «роль реального эталона для создания идеального образа любимого существа… И женщина, следовательно, и в самом деле отвечает на любовь» (Любовь). Встретившись взглядом с заинтересовавшей его женщиной, мужчина внезапно осознает, что именно этой женщине «суждено завладеть всеми его помыслами и чувствами», что он влюблен: испытывает «ни с чем не сравнимое состояние – настоящее душевное смятение, какой-то особый прилив сил, не может скрыть ни от себя, ни от нее, ни от всех вообще внезапно охватившее его возбуждение, свою глубокую взволнованность, смешанную с удивлением перед ее изумительной красотой, не в силах оторвать от нее взгляда, то и дело хотя и украдкой смотрит на нее, единственно на нее, уже этой украдкой выдавая себя, а встретив ее ответный взгляд (ведь она чувствует, ох, как чувствует, что на нее смотрят, так смотрят!), с невольной робостью (если он даже в летах!) спешит опустить свой, ловит себя на том, если он в обществе, что что бы он ни делал, что бы ни говорил, он говорит и делает только ради нее, для нее одной, – чтобы “она” заметила, чтобы “она” обратила внимание, чтобы “она” оценила… И такое чувство, из глубины глубин его души истекающее, испытывает не он один, влюбившись в нее, оно невольно передается и ей, ответившей на его любовь счастливой взаимностью. Отвечая на его восторженное поклонение, она влюбляется в него без памяти, как и он в нее. Она начинает по-настоящему жить – жизнью женщины, в точном значении этого слова – только в эту минуту и с этой минуты. Вся ее прежняя жизнь кажется только предуготовлением этой минуты, а эта