журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №1 1996 г. - Вячеслав Крапивин

нею дежурный дремлет, надвинув ушанку на глаза.

Нет, нет — не хочу! Страшно — и так, и так... Стукачом стал. Удавиться впору.

На крыльце ветренно. Из трубы санпропускника низко стелется серый вонючий дым. Снег грязный.

Берг сам виноват: зачем говорил со мной о войне — я же еще пацан, а он со мной, как с равным. Отца моего знал? И что с того? Мало ли кто кого знал!

— Эй! Как тебя? Ставин, чи как? Бумажку забыл!

— Какую? Спасибо, гражданин дежурный!

„Начальнику лагпункта.

Работающий на бетонных работах заключенный Ставин обратился с жалобой на невыдачу ему надлежащей спецодежды. Прошу отдать распоряжение вещскладу о выдаче таковой з/к Ставину. А именно: 1 (одну) пару сапог кирзовых.

Шур..."

Улыбка — естественное выражение лица Лины Артюшкиной. Как будто она все время говорит: „Ну-у, стоит ли огорчаться, когда жизнь, в общем-то, не так уж плоха".

Лина — худенькая-прехуденькая. Острый носик красноватый, а губы слегка синеватые. Все заключенные догадываются, что живется ей — ой-ой-ой! До самой июльской жары щеголяет она в зеленом зимнем пальто, на котором заметно прибавляются новые штопочки. В сильные морозы это круглогодичное пальтишко перепоясано широким армейским ремнем — память о муже-фронтовике. От него полтора года нет никаких вестей. Когда начинаются разговоры о фронте, Лина перестает улыбаться, и лицо ее сразу же делается испуганным и некрасивым.

В жару Лина надевает розовое сатиновое платье и носит с собой немыслимой твердости брезентовый дождевик.

Артюшкиной лет тридцать. А солидности никакой. Не хочется называть ее „гражданин инспектор"; когда поблизости нет других вольнонаемных, заключенные обращаются к ней запросто: „Лина". И редко кто разговаривает с нею серьезно. Впрочем, какой тут серьез: от инспектора культурно-воспитательной части жизнь огромного лагеря не зависит... А после ее ухода мужчины всегда думают о своем доме, о жене, о детях. Становится как-то совестно, что вот они такие выносливые, жилистые сидят тут вдали от бомбежек, от очередей, а жены там... с рваными, как у Лины мозолями: „Ой, мы с мамой вчера дрова кололи — нам целых два кубометра выделили — осиновые, сырые, конечно... но ведь высохнут! Только бы перезимовать, верно? А фрица-то мы уже сломали! Вот я вам сейчас расскажу последнюю сводку..."

— Вы, пожалуйста, подождите, начальник скоро придет. Грейтесь — смотрите, как печка пылает. Уголек такой хороший попался...

Ставин прислонился к стене, расстегнул ватный бушлат.

Лина Артюшкина аккуратно макает кисточку в склянку с „зеленкой" — выпросила в медсанчасти — малюет на листе бумаги страшенного „крокодила".

— А что же ваши художники? — спрашивает Ставин.

— Их не допросишься. Картмазов пишет портрет начальника Сиблага, а Никонов — таблички на кабинеты... Вы умеете рисовать крокодилов?

— Дайте попробую.

— О! У вас прекрасно получается! А теперь возьмите карандаш — нарисуйте пятнадцать лодырей-отказчиков.

— Пятнадцать?

— А что?

— Много.

— Не вышли на работу сегодня. Это мое упущение — не смогла их уговорить. Не знаю, что делать? Посадят их в карцер — триста граммов хлеба и вода — они же ослабнут вовсе. И без того, все опухшие. Нет, плохо мы заботимся о сохранности рабочего контингента.

— Не поместятся они.

— В карцере?

— На этом листе. Слишком громадный крокодил получился; а сюда еще пятнадцать фигурок надо...

— Ну, как—нибудь, а?.. А стихи сочинять вы умеете?

— Пробовал на воле — давно. Здравствуйте, гражданин начальник!

— Здорово! Продолжайте, продолжайте... Крепко! Говорю, толковый „Крокодил" будет, злой. Правильно... Продолжайте!.. Капитолина Петровна... Товарищ инспектор, вам нужно будет заново переписать эти акты об отказчиках. Я же вам указывал, что нужно в такой последовательности: „Мы, нижеподписавшиеся — начальник производственно-технической части, начальник медико-санитарной части, начальник культурно-воспитательной части..." А вы меня раньше медиков написали. Нескромно. Прошу переписать. Все пятнадцать актов.

— У нас с бумагой плохо, товарищ лейтенант.

— На такое дело нужно бумагу приберегать... А как ваша фамилия, художник?

— Ставин. Я не художник. Я бетонщик.

— Норму выполняете?

— На сто двадцать пять.

— Почему сегодня не на объекте?

— Оставлен в зоне по распоряжению гражданина майора Шурикова.

— А... Понятно, понятно... Гм...

— Я ему заявление написал насчет обуви. Никак не мог добиться сапог, а работаю на бетоне... И вот — видите?

— Новые! Товарищ майор очень отзывчивый, чуткий товарищ... В каком бараке живете, Ставин?

— В двенадцатом.

— Ко мне у вас дело? Или просто так?

— Насчет самодеятельности. Я на трубе могу...

— Инструкция вам известна?

— Известна.

— Ну вот...

Лина Артюшкина не улыбается. Она стоит возле стола и смотрит на стриженый затылок Ставина.

— У вас на темени две завитушки, — тихо говорит она. — Это к счастью.

— Пятнадцатый отказчик готов! — Ставин разгибает спину, кладет на стол карандаш. — Значит, нельзя, гражданин начальник?

— Не положено. Инструкция.

— А майор Шуриков ничего не говорил вам обо мне?

— Пока что не говорил.

— Разрешите идти, гражданин начальник? — Ставин застегнул бушлат. — До свидания, гражданин инспектор!

— Спасибо, Ставин! — успела крикнуть Лина. — Замечательный „Крокодил“ вышел, верно?

Лейтенант не отвечал. Он смотрел в окно на нескладную высокую фигуру Ставина, который шел по двору, оглядываясь — рассматривал на снегу следы от своих новеньких кирзачей.

— Неплохой „Крокодил"! — вздохнул наконец начальник культурновоспитательной части. — Д вывешивать не разрешаю. Узнают, кто его рисовал — неприятностей не оберешься... Вы, Капитолина Петровна, на нашей работе недавно, вы их не знаете, этих, из пятнадцатого барака. Политическую бдительность развивать нужно.

— А инженер Берг?

— Что — Берг?

— Работает на такой ответственной должности: завод строит. Руководит, консультирует.

— То завод, а то идеология. Тут, знаете, как навредить можно!.. Не спорьте: „Крокодил" вывешивать не будем. Разорвите его. Только аккуратно — на обратной стороне писать можно: вот вам и бумага для актов... Улыбочки не вижу, товарищ Артюшкина!

Очень тесно, жарко, накурено. Воздух сплошь состоит из старого дыма, который слежался, расслоился и набряк.

— Откройте форточку, — попросил судья и желтыми дрожащими пальцами стал скручивать новую цыгарку.

Судьи и народные заседатели плотно прижались друг к другу. Перед ними, на маленьком столике две стопы серых папок. Слева — уже прошедшие дела; справа — те, что предстоит еще рассмотреть. Посредине, перед судьей — дело Берга.

Секретарь суда — толстенькая рыженькая девчушка с удивительно розовыми руками; она прилежно