журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №1 1996 г. - Вячеслав Крапивин

пишет, торопится, не поспевает — служит в суде совсем недавно, и так боится, что ее выгонят с этой первой в ее жизни работы. Если Выгонят — ужас! — дома совсем нечего будет есть. И еще: ей всегда немного страшно во время суда. Не от того страшно, что судят преступников — раз преступники, значит, так им и надо. А от того страшно, что судья Иван Михайлович во время процесса часто делается сам не свой — как-то неестественно морщится; голос его начинает трещать, повизгивать, а на иссохших щеках проступают красные паутинки.

Сегодня с утра выездная сессия рассмотрела уже четырнадцать дел. До вечера — еще три дела! Самых сложных.

— А если в следующий раз не найдете более просторной комнаты, мы сюда не приедем, так и знайте! — кричит судья коменданту лагпункта. — Для вас это, может быть, вполне приличный кабинет, а для суда — конура! Хоть в этом можно уважать судью?.. Да откройте же форточку пошире!.. Свидетель Ставин, вы знакомы с подсудимым Бергом?

— Я?.. Знаком... Конечно.

Поймав взгляд Берга, Ставин коротко кивает ему.

Бергу приятно смотреть на розовые локти секретарши; давным-давно не видел такую здоровенькую девчонку.

— Где познакомились? Когда?

— Мы случайно на пересылке вместе оказались. Это еще в самом начале войны было... Он как-то услышал мою фамилию, подошел и сказал, что знал на Колыме моего отца. Они там дружили. Сказал, что отец умер у него на руках.

Судья, подперев ладонью подбородок, внимательно разглядывает стоящего перед ним молодого человека.

„Гадина... — думает судья. — Прохвост... Откуда такие берутся? Конечно, спасает свою шкуру, мерзавец...“

Лицо у Ставина продолговатое; возле губ юношеский прыщик. Большие серые глаза глядят испуганно.

— Ну-ну!.. Рассказывайте дальше, свидетель. Вы, конечно, подтверждаете показания, данные вами на предварительном следствии?

— Какое предварительное?.. Я не знаю...

Берг воспринимает не смысл слов, а тон, каким Ставин их произносит. Берг поворачивает голову и с интересом начинает слушать свидетеля.

— Свидетель Ставин, не отрывайте у. суда время. Давали показания об антисоветской агитации подсудимого Берга?

— Мы просто беседовали с гражданином майором. Он просто спрашивал меня, вот и все...

— Спрашивал или допрашивал?

— Какая разница?.. Ну, сначала мы разговаривали о всяком... Вообще-то, я там, конечно, подписывал... Только я даже и не думал, что... Нет, я добровольно подписывал! Верно, гражданин начальник?

Майор Шуриков скромно присел на диванчике возле самой двери, за спиной старика-конвоира.

Берг, сидя, наклоняется вперед, слегка отодвигает плечом конвоира и в упор глядит на Шурикова.

Шуриков чистит ногти обломанной спичкой.

— „Я подписывал!" — передразнивает судья, гримасничая. — Здесь сказано,с предельной ясностью: „В моем присутствии Берг активно восхвалял гитлеровскую армию, сомневался в возможности нашей скорой победы над коварным врагом и вел пораженческую агитацию, выражавшуюся в том, что высоко оценивал боевую мощь фашистских танков. Кроме того, Берг восхвалял продуктивность капиталистического сельского хозяйства. Например, голландская корова Красавица Эльза..." В общем, тут все в таком вот духе. Подписывали вы это, Ставин?

— Не знаю... То есть, там же стоит моя подпись. Значит...

— Значит, вы понимаете, свидетель Ставин... — судья старается говорить как можно спокойнее, но пальцы резко постукивают по бумагам. — Вы понимаете, что эти ваши показания могут повлиять на судьбу человека, на руках которого умер ваш отец?

— Видите ли, — объясняет Ставин, — я тут сижу по постановлению Особого Совещания, и на суде никогда раньше не был... Видите ли, меня приговорили без суда... Я не мог себе представить, что те вопросы, которые гражданин майор...

— Ты мне тут ваньку не валяй! — судья вдруг озверел и кулаком стучит по столу. — Отвечайте суду: давали показания на предварительном следствии? Добровольно?

— Да.

— Еще раз спрашиваю: добровольно?

— Да... Понимаете, гражданин судья, — Ставин озирается; он ищет поддержку у окружающих, но никто не глядит на него. — Ведь тут же нет ничего такого... Ну, сидели мы во время дождика и болтали про войну; и он сказал, что у немцев сильные танки... Что ж тут такого — по-моему, врага надо оценивать по-настоящему. И про коров тоже... Он ведь не говорил, что Красавица Эльза лучше наших советских; он говорил, что она дает много молока. Вот что он говорил.

— Подсудимый, есть вопросы к свидетелю?

— Есть.

Берг вскакивает, как раскрученная пружина. Маленький, с приплюснутым носом, он похож на боксера в легчайшем весе. Две недели заключения в подземном изоляторе даром не прошли — лицо пожелтело, веки опухли, покраснели. Он одергивает черную телогрейку, расправляет плечи. Всем корпусом поворачивается к Ставину: у Берга, вообще такая манера — разговаривать, глядя прямо в лицо.

— Скажите, свидетель, кто, кроме вас, присутствовал при этих моих разговорах о танках?

— Не помню... Рядом, конечно, кто-то сидел... Нет, не помню.

— А, может быть, кроме нас с вами там никого и не было?

— Может быть. Не знаю.

— Ни одного человека не можете припомнить?

— Сейчас не могу.

— А когда я рассказывал о моих заграничных командировках — слышал это кто-нибудь, кроме вас?

— Там, кажется... Нет, не помню.

— Плохая же у вас память, Ставин! — вмешивается судья.

— Да, наверное...

—Больше нет у меня вопросов! — Берг плюхается на свою скамейку.

Судья перешептывается с членами суда. Один из них — мужчина с изуродованной верхней губой, с яркими нашивками за ранение и контузию, спрашивает:

— Скажите, товарищ... то есть, свидетель: обвиняемый, то есть, инженер Берг рассказывал вам еще что-нибудь о своих заграничных приключениях?

— Да, конечно! Он рассказывал, как его товарищ Орджоникидзе... Ну, в общем, нарком Орджоникидзе командировал в Америку. И там подсудимый Берг работал на разных работах — от простого крановщика до главного инженера, включительно. Практиковался там. И так здорово напрактиковался, что американцы предложили ему остаться там насовсем. Громадную зарплату предлагали.

— Ну-ну...

— А он сказал, что согласен остаться в Америке при одном условии.

— При каком же?

— Вы послушайте! При таком условии, чтобы там была Октябрьская революция. Здорово он их разыграл, верно?

— Садитесь, свидетель. Подсудимый, вам предоставляется слово для защиты. '

Берг встал. Теперь у него вид был смертельно усталый. Помолчал, поскреб пятерней давно не бритую щеку, и как будто в атаку бросился. Заговорил быстро, пронзительно, от волнения подчеркивая букву „ч“.

— Ччепуха, ччепуха! Все ложь, ложь и ложь! Ниччего, никому я не рассказывал ни про