журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №1 1996 г. - Вячеслав Крапивин

— Да, Берг, действительно, нормально живет, не по-лагерному... Разрешите папиросочку, гражданин начальник?

Легкий табачок — не то что самосад! — щекочет горло, заполняет всю грудь, душит. И голова кружится, кружится... А ведь давно мы папиросочек не куривали... Внимание! Майор Шуриков встал из-за стола, прошелся по кабинету: сейчас будет главный вопрос — это всегда у них так... Спокойно! Держаться непринужденно: сбросить пепел мизинцем, взять с чернильницы бронзовую крышку с орлом, рассмотреть ее как следует... Спокойно!..

Двое беседуют в полумраке. Неторопливо, негромко. Два человека в небольшой комнате, как на необитаемом острове. Оба русские, советские. У обоих тысячи одинаковых желаний: чтобы скорее война кончилась, чтобы ночью спалось хорошо, чтобы скорее лето, чтобы... Что еще?.. Оба одинаково хотят есть? Оба одинаково хотят пройтись по улице в сапогах?.. Что еще сейчас между ними общего? Ни-че-го!.. Двое советских — на разных островах. Между ними тишина, как океан. За дверью дежурный стрелок и плевательница, как волчок камерный. Двое курят неторопливо и говорят как бы небрежно — так, между прочим... А мозг работает, как перегретый мотор.

Ну, Шуриков, начинай. Ваш ход, гражданин начальник.

— Ах, да! Между прочим, Ставин...

Вот-вот... Знает дело Шуриков! Все главные вопросы начинаются с „между прочим".

— Между прочим, Ставин, у вас хорошая память? Не припомните ли один ерундовский случай. Мелочь, сущая мелочь, но хотелось бы уточнить. Где-то в середине сентября... Ах, да — шестнадцатого сентября сорок первого года... Вы тогда содержались еще в пересыльной тюрьме... Помните?

— Пересылку-то? Конечно, помню.

— А вот, этот день... точнее — вечер? Вас конвоировали на четвертый километр разгружать вагоны с цементом...

— Помню. А что?

— Кажется, дождь шел...

— Еще какой! Вредительство, гражданин начальник! Я даже хотел жалобу написать куда-нибудь, а нарядчик сказал „заткнись!" Представляете: весь день дождь хлещет, как из ведра, а они придумали цемент разгружать. Прямо в лужи! Мешки рваные, цемент сыплется. А когда почти все выгрузили — тут уж такой ливень саданул — даже охрана не выдержала, под навес кинулась вместе с собаками! Вот какой ливень! Сколько народных денег, наверное, пропало... Ведь четыре пульмановских вагона, гражданин начальник! Хоть бы брезентом прикрыли.

— Согласен. Черт знает, что такое!.. А когда ливень саданул — вы где находились, где спасались? Помните?

— Под вагоном, на рельсах сидели.

— Все там сидели?

—Почему? Кто принимал внизу мешки — те на рельсах; а кто подавал сверху — те в вагонах остались.

— Ну, и...

— Что?

— Ну, и чем же вы там занимались, под вагоном? Дождь лил как из ведра, так?..

Глядите-ка, все знает гражданин начальничек!

— Чем занимались?.. Не помню... Сидели, трепались о всякой ерунде.

— Ас кем именно трепались?

— Ну, разве сейчас вспомнишь!

— Ставин! Разговор у нас прямой. О чем трепались и с кем трепались?

— Честное слово, не помню! Полтора года прошло... Бытовики — они в вагоне сидели — конвой дразнили. А мы под вагоном смеялись...

— А еще?

— Больше ничего.

— На ваших глазах, Ставин, провокатор вел гитлеровскую пропаганду, а вы, значит — ничего?..

— Пропаганду?.. Сумерки были, а под вагоном и вовсе темновато. Ничего я там не видел и не слышал.

— Не желаете говорить? Ладно, я вам напомню. Вот, документ. Слушайте: „...а рядом с заключенным Ставиным сидел заключенный Берг и говорил, что у Гитлера очень сильные танки, которые совсем не из фанеры сделанные, как до войны в кино показывали. И наша песня „Любимый город может спать спокойно" — дурацкая песня". Был такой разговор, Ставин?

Ах, вот оно что! Вот, значит, в чем дело! Если сказать „был"?.. Если сказать „Не был“?.. В капкан лезу. В капкан, в ловушку... И сволочь же ты, Шуриков!

— Ну, что вы так долго копаетесь, Ставин? Это же мелочь. Чепуха. Был — не был... Вы, конечно, вспомнили этот разговор, и мне хочется, чтобы вы честно подтвердили его. Каждый гражданин обязан помогать советской контрразведке, так что бояться тут нечего... Нам, разумеется, и без вас известны многочисленные факты антисоветской агитации со стороны Берга. И мне, в общем, безразлично — подтвердите вы тот разговор или нет. Мне-то безразлично, а вот вам, заключенный Ставин... Понимаете меня?

Чертово кресло! Скользко на нем — можно на пол съехать. Надо сесть прямо и не ерзать... Грубо Шуриков работает, грубо. Грубо, но наверняка. Даже холодок по брюху прошелся — страшно. Думал, что после „Крестов" и „Шпалерки" больше уж нечего бояться — все позади; сиди себе и отбывай срок. И вот — снова замаячило... Помню, помню, как Берг говорил о немецких танках. И о песне „дурацкой" помню. Помню все, что сам говорил тогда Бергу. А потом, когда пришли с цемента, Берг в сортире шепнул: „Ты, дружок, заткни свой язычок в задний проход — здесь кругом глаза и уши, и многим желательно на чужом хрене в рай проехать". А ну как Шуриков достанет из стола еще одну такую паскудную бумагу и в точности повторит, что я говорил Бергу там, под вагоном?.. Сейчас охотятся на Берга: его срок к концу подходит, а выпускать не хочется — в лагере такие специалисты вот как нужны! Крупнейший инженер!.. На него охота. А я — мелкая шушера... Он-то еще, может, и выкрутится. А меня, в случае чего — в мешок и на Колыму. А, все равно, Берга поймают! И так, и так поймают. Со мной или без меня. Поймают...

— Долго думаете, Ставин. Надоело.

— Не понимаю, гражданин начальник, чего вы хотите? И без меня все знаете: был такой разговор или не был.

— Моя работа аккуратная, Ставин. Я знаю все. Но мне нужно, чтобы вы подтвердили. Документ нужен. Для точности.

— Разрешите пересесть на стул, кресло какое-то... Я уж и не помню...

— Курите.

— Накурился... Ну, допустим, я подтверждаю. Что тогда?

— Тогда — молодец. Правильно понимаете жизнь. Тогда — сапожки кирзовые!.. Я знал, что вы хоть и молодой, но смышленный. Соображаете, что к чему... Подтверждаете, значит?.. Ну и подписывайтесь... вот здесь... И еще вот здесь, внизу страницы...

— Где еще?

—Хватит. Больше не требуется. Все.

— Разрешите быть свободным?

— Идите, Ставин. Не задерживаю. Понадобитесь — вызовем.

Дверь отворяется и закрывается бесшумно. Все здесь смазано — и дверь, и допросы. Из угла глядит проклятая плевательница. Еще одна дверь — полуоткрытая; за