Великая Отечественная. Военное детство в советской пропаганде и памяти поколения (на материалах Донбасса) - Владимир Юрьевич Носков

куклу 122 рубля и 25 копеек. А теперь отдаю их на танк…» В отделении Госбанка СССР по Омской области открыли специальный счет, на который зачислялись собранные детьми средства. В результате в Фонд обороны было перечислено 160 886 рублей. В ходе войны танк «Малютка» воевал в составе 91-й отдельной танковой бригады. Примечательно, что его механиком-водителем была одна из девятнадцати женщин-танкистов РККА сержант Е. А. Петлюк[255].

В полной мере к А. П. Гайдару и его повести «Тимур и его команда» можно отнести слова А. В. Фатеева: «С началом Отечественной войны на борьбу с фашистскими захватчиками были мобилизованы не только писатели, но и литературные образы, созданные ими»[256]. Участие детей в шефской помощи семьям военнослужащих, госпиталям, отправка подарков фронтовикам позиционировались как прямое продолжение тимуровского движения. В газетных материалах эта работа справедливо представлялась как наиболее творческая, самостоятельная, инициативная, особо подчеркивалась самоорганизация несовершеннолетних в определении ее форм, подготовке мероприятий: «Школьники создали тимуровскую команду»[257].

Такие материалы отличаются детальным описанием деятельности детей, стилистические приемы в тексте передают особую трогательность происходящего. В статье А. Хомченко «Подарки бойцам» (19 декабря 1943 г.) рассказывается, как пятиклассники г. Сталино «заботятся о своих маленьких друзьях – дошкольниках, детях фронтовиков. Они приходят к ним в гости, приносят книги с картинками, рассказывают сказки, а недавно школьники начали собирать средства на подарки фронтовикам – отцам и братьям своих подшефных»[258]. Нередко, для усиления эмоциональности, публикации сопровождались фотоматериалами. Например, на снимке, опубликованном в «Правде Украины», запечатлена сцена, на которой под диктовку раненных фронтовиков дети пишут письма их близким (Калинин, 1943 г.). На снимке С. Кропивницкого 14-летние девочки занимаются сортировкой почты (Ленинград, 29 мая 1943 г.).

Образ ребенка-труженика – единственный пропагандистский образ, целевой аудиторией которого, в первую очередь, были сами несовершеннолетние. Каждый сюжет обязательно включал факты, доказывающие весомость и важность для страны результатов трудовых усилий тех или иных детских коллективов. В целом ряде публикаций ставились конкретные задачи, очерчивались насущные виды деятельности, в которой дети могут (а значит – должны) принять участие. Нередко журналисты использовали лозунги, подчеркивающие неразрывность связи работы тыла и успехов Красной Армии на фронтах: «Все для фронта! Все для победы!» «В работе – как в бою!» Характерно завершение одной из статей, посвященных участию школьников в уборке урожая: «Убрать весь урожай, убрать без потерь – таков наш ответ врагам человечества – проклятым фашистам!»[259]. Школьники, молодежь (пионеры, комсомольцы) работают «вместе со взрослыми», «как взрослые», «вместо взрослых»: «Мы работаем для фронта – / Шьем кисеты для бойцов» (А. Л. Барто, «Школьная мастерская», 1943 г.)[260]; «Нет, мы не дети малые, / не хнычем и не плачем, – / мы, сердцем возмужалые, / в труде кой-что да значим! <…> мы – младшие богатыри народа-великана!» (Н. Н. Асеев, «Утренняя заря на станке», 1943 г.)[261].

3.4. Сражающийся ребенок

Образ ребенка, вносящего посильный вклад в Победу, апеллировал и ко взрослым. Эмоциональный эффект в отдельных случаях мог быть сильнее, чем описание самых страшных жестокостей гитлеровцев. Истребитель-ас А. И. Покрышкин во время своей Глава 3. Ключевые детские военные образы в советской пропаганде 97 агитационной поездки по Сибири в 1944 г. потрясенно осознает, что встреченная им в цеху военного завода плачущая маленькая девчушка притирает рукоятки бензокранов – детали, от которой прямо зависит жизнь летчиков. А плакала она потому, что первый раз не победила в соцсоревновании[262]. Борис Слуцкий передал и свои чувства, и чувства медсестер в доме отдыха ремесленных училищ, которые «идут неслышной поступью, / торжественно молчат», боясь разбудить «мальчишек в форме ношеной», спящих «за войну впервые, за детство в первый раз»[263].

М. Л. Матусовский в своих воспоминаниях приводит письмо красноармейца Т. Г. Ухова в редакцию газеты Северо-Западного фронта «За Родину» о том, как в его часть привезла подарки делегация из Перми. К каждому кисету оказалась привязана на нитке конфета «Карамель дюшес», и женщина-делегатка пояснила, что ребята из детского сада решили свое угощение передать бойцам. Она же предупредила, что одна девочка сразу успела засунуть конфету в рот, и так она громко ревела, что остальные разрешили ей конфету завернуть назад в фантик. Девочка здорова, и конфету можно спокойно есть. Боец пишет: «…я разворачиваю бумажку и вижу, что конфета, причитающаяся мне, траченная с одной стороны, и такая боль взяла за душу, и такая жалость за ту девчонку, что я, стоя в строю и держа равнение на грудь четвертого человека, не сдержался и заплакал <…> Плакал я от обиды, что фашистские изверги довели нашу Родину до положения, когда я должен у ребенка отнимать, можно сказать, последнюю радость» (1942 г.)[264].

Газетные публикации и художественные произведения последовательно трактовали работу детей как неотъемлемую часть всеобщего гражданского порыва, всячески подчеркивали самостоятельность детей в принятии решений, восхваляется сознательность и инициативность подрастающего поколения. Убедительность такой пропагандистской интерпретации усиливалась тем, что в материалах, освещающих труд детей, отсутствуют упоминания об административном аспекте организации их труда. Ребенок-труженик позиционировался как пример для своих сверстников и, разумеется, воздействовал на всю взрослую читательскую аудиторию.

С точки зрения пропаганды образ ребенка, сражающегося с фашизмом, являлся наиболее неоднозначным, фрагментированным среди других детских пропагандистских образов 19421944 гг. Это положение сложилось неслучайно и обусловлено комплексом причин. Во-первых, такой подход диктовался формальной необходимостью для СССР в условиях войны соблюдать международные конвенции. Так, в ходе совещаний в Совинформбюро внимание редакторов специально обращалось на недопустимость публикации материалов, идущих вразрез с международными договорами и конвенциями[265]. Во-вторых, явно сказывались соображения контрпропагандистского порядка. Советская сторона всячески отрицала обвинения противной стороны в мобилизации несовершеннолетних в РККА, в частности об этом говорилось 13 января 1943 г. в сообщении Совинформбюро: «Немецкое командование распространяет сообщение о том, что якобы «советские военнопленные, захваченные немецкими войсками, главным образом состоят из 15-летних мальчиков и стариков 60-ти лет и старше»[266]. В-третьих, существовали и психологические причины. Проиллюстрировать их можно, обратившись к фрагменту документальной повести Евгения Долматовского «Мгновения жизни Раи Балаговой». Писатель, будучи корреспондентом газеты Юго-Западного фронта, 7 апреля 1942 г. опубликовал заметку о подвиге девочки, спасшей эшелон в сильный мороз, но ошибся в ее возрасте: «…подумал: может быть хорошо, что я назвал 7-й, а не 6-й класс. Ведь среди бойцов-читателей есть родители, они ужаснутся.»[267].

Служба детей в регулярных воинских подразделениях в 19411943 гг. в прессе практически не освещалась в силу цензурных запретов. Я. И. Захаров, занимавший в 1941–1945 гг. должность заместителя редактора газеты «Красный воин» 395-й Таманской (шахтерской) стрелковой дивизии, в воспоминаниях рассказал о невозможности писать в газете о боевых делах 16-летнего разведчика, награжденного орденом Красной Звезды и рядом