Паустовский. Растворивший время - Олег Дмитриевич Трушин

печати стали появляться статьи, нацеленные не только на «реабилитацию» этого литературного направления, но и придание ему особой значимости в формировании личности. Романтизм начинает признаваться как неоспоримая ценность, имеющая крепкую связь с реализмом в формировании личности.

В потоке этих статей следует особо отметить опубликованную в «Новом мире» № 4 за 1960 год статью Л. Швецовой «Против недоверия к романтике». В ней автор, упомянув о таких писателях-романтиках, как Аркадий Гайдар, Константин Паустовский, Александр Довженко, указывает, что «изменение соотношения между идеалом и действительностью, между “сущим” и должным определяет содержание романтики в произведениях о современности».

«Подлинный романтик, – подчёркнуто резюмирует Швецова, – не поборник пресловутой “теории бесконфликтности”, а художник, которому присуще поэтическое видение, мироощущение и повышенная, обострённая чуткость к добру и злу».

И в этом «поэтическом видении» и «обострённой чуткости к добру и злу» Паустовский был в не конкуренции.

Часть десятая. «Мне хочется хотя бы маленькой, но светлой памяти о себе…». 1961—1968

«У меня… три адреса – в Москве, Тарусе и Ялте…»

1961 год.

Корней Чуковский 4 января в своём дневнике запишет:

«Год начался для литературы ужасно. Из “Октября” вырезали роман Казакевича (речь идёт о повести «Синяя тетрадь», в рабочем варианте – «Ленин в Разливе». – О. Т.). Из “Знамени” изъяли роман Василия Гроссмана («Жизнь и судьба». – О. Т.); из “Нового мира” вырезали воспоминания Эренбурга о Цветаевой, о Пастернаке и проч.»{339}.

Непростым этот год окажется и для Паустовского.

11 февраля 1961 года он признается Лидии Делекторской, написав ей в Париж:

«Много работы, много всяческих испытаний, много бед у друзей, некоторое количество припадков астмы и по временам даже отвращение к перу и бумаге (из-за “многописания”) – всё это служит для меня самым сомнительным и жалким оправданием. <…>

Написал небольшую вещь о Бунине. Написал большой рассказ “Амфора” и ещё кое-что. Сейчас засел в Ялте и пишу здесь вторую книгу “Золотой розы”. Думаю окончить к маю. В мае мне придётся лететь с Татьяной Алексеевной в США. Союз писателей настаивает на этой поездке в связи с тем, что в Нью-Йорке выходит весь цикл автобиографических повестей. Мне очень не хочется лететь, я променял бы Америку хотя бы на неделю во Франции»{340}.

О Делекторской нужно сказать особо.

Русская по крови, француженка по обстоятельствам, прожив большую часть жизни за рубежом, Лидия Николаевна никогда не жила в отрыве от России, которую совсем юной покинула на сломе времён и эпох, в суровое время Гражданской войны. Судьба предначертала ей обрести счастье рядом с великим французским художником Анри Матисcом, став для него не просто источником вдохновения, но и на определённом этапе крепким жизненным оберегом, а в дальнейшем и хранительницей его наследия. Тем не менее, находясь в эпицентре французской, европейской культуры, она любила всё русское. И когда в середине 1950-х годов она открыла для себя творчество Паустовского, то была очарована не только манерой его письма, но и тем «звуковым» фоном удивительного душевного созерцания, которым были наполнены произведения этого автора. В своих записях от февраля 1974 года Делекторская отметит:

«Когда я начала переводить Паустовского, я решила, что если я не найду для него издателя, то хоть смогу дать почитать свою рукопись двадцати-тридцати знакомым и друзьям, чтоб кто-то знал, что в России есть такой писатель»{341}.

Делекторская перевела на французский язык все шесть книг «Повести о жизни». Но самым трудным было осилить «Золотую розу». И она этого не скрывала:

«Хочу сохранить, поскольку могу, – напишет она в одном из писем Леониду Рахманову, – и форму языка, и ударения Паустовского, но с пятью-шестью французами, которые интересуются моим переводом, у меня прямо битвы: так, мол, по-французски не делается»{342}.

Повесть Паустовского о писательском труде Лидия Николаевна будет переводить шесть лет, а выйдет в свет она только в 1968 году, когда Паустовского уже не станет.

Знакомство с Делекторской, которое произошло в 1956 году, во время его первого посещения Парижа, Паустовский описал в рассказе «Мимолётный Париж». Эта встреча была случайной, но очень крепко «зацепившей» их обоих. И это было начало большой и долгой дружбы. Лидия Николаевна сопровождала Паустовского не только во Франции. Были совместные поездки в Италию в октябре 1965 года и в Англию в сентябре 1964 года по случаю выхода в свет «Повести о жизни» в лондонском издательстве «Harvill Press». Во время своих приездов в СССР Лидия Николаевна всегда была дорогим гостем в квартире Паустовских на Котельнической набережной и, конечно же, в Тарусе.

Новый, 1961 год Паустовский встретит в Ялте.

«Танюша, радость моя, – напишет Паустовский супруге 14 февраля 1961 года из Ялты, – рукой мне писать стало трудно, нужно очень напрягаться, чтобы писать разборчиво. Поэтому пишу на машинке, не сердись. <…>

Я всё время в состоянии какого-то длинного и тоскливого одиночества. Хорошо одиночество, когда отрываешься для работы на несколько часов и знаешь, что ты, мой единственный человек, рядом, но постоянно оставаться с самим собой, со своими мыслями, огорчениями, болезнями – уже нет сил»{343}.

Конечно, Ялта не была «наказанием» для Паустовского, он очень любил этот уютный черноморский городок у подножия величественной и утопающей в предгорных лесах Ай-Петри, и всё же жить в отдалении от семьи было обременением, к которому жестоко подвела болезнь, и с этим всё труднее и труднее было мириться.

«Жизнь у меня нескладная, – будет сообщать Паустовский в письме Касьяну Голейзовскому[42], – (особенно в деле переписки с людьми). У меня, по существу, три адреса – в Москве, Тарусе и Ялте, не считая других спорадических адресов. Всюду накапливаются письма, и я мечусь между этими городами, не успевая отвечать. Все на меня обижаются, и это ужасно»{344}.

Из всех этих адресов Таруса была ближе. Хотя уже и там не было никакого спокойствия от наплыва тех, кто лично хотел познакомиться с Паустовским.

Татьяна Алексеевна надёжно держала «оборону» от почти каждодневно наседавших поклонников, желающих во что бы то ни стало увидеть Константина Георгиевича. Кто-то – из почтения, а кто-то и из любопытства. Для пользы дела приходилось обманывать, придумывая различные небылицы.

Может быть, именно поэтому, чтобы не ждать незваных гостей, в свой шестьдесят девятый день рождения Паустовский с близкими для него людьми попросту уехал из Тарусы. Впрочем, было и другое дело – обсуждение выхода в свет нового литературного