Пролог. Документальная повесть - Сергей Яковлевич Гродзенский

– Ну что Вы, «Шерри-бренди» – это не лучшее. Послушайте, сколь великолепен диалог в конце «Ожерелья…».

Третья не соглашается с первыми двумя:

– «Поезд» – сильнее всего…

Короче говоря, в следующий приезд сюда мне уже нельзя показываться без «Фоне-кваса» или еще чего-либо.

Поклон Ольге Сергеевне и юной чете.

Я.

Примечание

1 «Фоне-квас» – повесть Георгия Георгиевича Демидова (1908–1987) – физика, ученика академика Л. Д. Ландау, узника ГУЛАГа, прототипа героя рассказов Шаламова. Г. Г. Демидов – автор повестей и рассказов о массовых репрессиях.

В. Т. Шаламов – Я. Д. Гродзенскому

22 июля 1965

Дорогой Яков. «Фоне-квас» тебя ждет, так же, как и все другое, что ты захочешь прочесть и взять. Сердечный привет всем твоим знакомым. Поблагодари их за добрые отзывы о моей работе. Работа эта важна мне больше жизни.

Спасибо за сердечное письмо.

В. Шаламов

В. Т. Шаламов – Я. Д. Гродзенскому

30 августа 1966

Дорогой Яков. Спасибо за письмо. Не рецепты мне нужны (рецепты у меня еще есть), а твое душевное слово. Я просто не могу представить себе причин двухмесячного молчания твоего. Привет твоей семье и сыну.

Твой В. Ш.

В. Т. Шаламов – Я. Д. Гродзенскому

21 июня 1967

Дорогой Яков.

Рука еще не совсем зажила, но – перешел на обычный способ письма. Посылаю книжку с самым сердечным чувством1. Ты знаешь, как я отношусь к тебе. Книжка прошла удачно – ты увидишь по тексту.

Спасибо тебе за справку о Меньере. Обидно то, что четыре года не было приступов (всего их было до десятка), и вот снова. Четыре шва положили. Писать я уже около двух недель не могу – так гудит голова. А когда-то годами не мог ни одного слова написать на бумаге.

Меньер (симптомы) ведь следствие, а не причина. У меня не болезнь Меньера, а то, что вызывает эти же признаки. До сих пор я падал удачно (боком, спиной). На сей раз упал лицом на пол на деревянные ступеньки, а упал бы на каменной лестнице – разнес бы череп.

Привет и благодарность за справку, заботы.

В.

Примечание

1 К письму приложена книга стихов В. Шаламова «Дорога и судьба» (М.: Советский писатель, 1967) с надписью: «Дорогому Якову с бесконечным уважением и сердечной симпатией. В. Шаламов. Москва, июнь, 1967».

В. Т. Шаламов – Я. Д. Гродзенскому

14 марта 1968

Дорогой Яков.

Спасибо тебе за сердечное письмо. Увы – в «Москве» будет напечатано только два очень старых стихотворения – тридцать строк за два года, – чаще они меня не печатают, как, впрочем, и «Знамя». Только поздравляют с Новым годом аккуратно и желают успеха. Тридцать строк по рублю строка – это тридцать рублей. По полтора рубля – сорок пять.

В этих пределах мое коммерческое общение с журналом «Москва». Я езжу в их кассу (а она на Н. Басманной, где ты когда-то жил), просто боюсь их обидеть, отказавшись от гонорара. Да и мой профком там (Гослит). Договоров у меня сейчас нет.

В пятом номере «Юности» будут мои стихи. Тоже очень немного. Правда, публикации в «Юности» с ее двухмиллионным тиражом приравниваются к выпуску отдельной книжки – по неписаным издательским законам города Москвы, да и «Юность» не стремится что-то исказить, исправить (что всегда в «Знамени» бывает). И вообще публикации в «Юности» – лучшие мои публикации, с какой бы многолетней задержкой это ни происходило. Этой репутацией ни «Москва», ни «Знамя» не обладает.

Что касается «Нового мира» – то это журнал, в котором не существует стихов.

Привет жене и сыну.

В. Ш.

Перечел письмо. Конечно, лучше два стихотворения, чем ничего. Тем более что я избавлен от всяких редакционных бесед и встреч.

В. Т. Шаламов – Я. Д. Гродзенскому

14 апреля 1968

Дорогой Яков.

У меня много хороших личных новостей, а главное – очень большая, не сравнимая с другими, – я получил комнату, уже переехал и живу впервые за шестьдесят лет моей жизни – в самостоятельной, отдельной комнате. Просыпаюсь каждое утро с чувством глубочайшего облегчения, покоя, физического и нравственного удовольствия. В ней полная тишина. По какой-то счастливой случайности комната оказалась в каком-то звуковом вакууме, хотя недалеко от шоссе. Я плохо знаком с законами физики и не знаю, в чем дело.

Комната – самый обычный ЖЭК – то есть лучшая форма воплощения нашего жилищного права. Тебе все эти волнения знакомы недавно, я помню, как ты радовался, когда уехал с Миллионной. На учете я был меньше полутора лет и обязан тут всем М. Н. Авербаху1, его советам и действиям, настойчивости, терпеливому общению с таким психом, как я.

Ходатайство это было возбуждено по его инициативе, все хлопоты от первого до последнего документа он взял на себя. Сам вопрос, юридический казус которого возбужден М. Н., имеет интерес большой. Вопрос сводился вот к чему: имеет ли право реабилитированный в 1956 году получить площадь в Москве сейчас, если он не использовал этого права, хотя и вернулся своевременно в Москву.

О благодарности моей я не хочу и говорить. Все это выше всех возможных степеней. Превыше всех надежд и желаний. Я ничего бы без М. Н. не добился, конечно. Не одолел бы ни одного барьера. А вообще М. Н. не только собрал и представил все мои документы, но сам участвовал во всех заседаниях, был на всех приемах и прочее. Словом, моя благодарность безмерна.

Вся эта история обрамлена многими пикантными подробностями бытового плана. На освободившуюся комнату (19 метров) претендовала теща Асмуса и жена Асмуса – Ариадна Борисовна2, типичный квартирный брак – в том же стиле, как и десять лет назад, когда мы переехали с Гоголевского бульвара в их квартиру при помощи милиции и депутата Киевского райсовета генерала Чернышова, а профессор интуитивной философии собственноручно отдирал линолеум с пола квартиры, куда мы в 1957 году переезжали. Вывертывал все затворы из дверей, все вешалки. Никогда этого не забуду.

На этот раз было заготовлено от этого же семейства мерзостей не меньше, но быстро удалось ввести все разговоры в рамки коммунальных отношений.

Но это все пустяки. Главное – я живу и дышу в новой комнате. Первое письмо из этой комнаты я и пишу тебе – человеку, которому я так многим обязан. Приезжай в Москву и приходи.

Я теперь понял, почему все воркутяне так хорошо говорят об Авербахе. Потому что он делал