Пролог. Документальная повесть - Сергей Яковлевич Гродзенский

«Материал о ворах». Все остальное не очерки, а, как мне кажется, гораздо важнее. Вот что ответилось на твое милое письмо. Желаю тебе и твоей семье и всем знакомым твоим рязанским – добра, счастья и здоровья.

О. С. и Сережа шлют тебе привет. Пиши.

Твой В. Шаламов

Примечание

1 Имеется в виду окончание воспоминаний И. Эренбурга «Люди, годы, жизнь» (Новый мир. 1965. № 4. С. 29–83).

Я. Д. Гродзенский – В. Т. Шаламову

Рязань, 27.V.65 г.

Дорогой Варлам!

Только-только получил твое письмо, датированное 24 мая. Ты, оказывается, можешь пользоваться не только шумерской клинописью, но и вполне современным русским алфавитом. Это твое письмо разобрал сразу (на воркутинском арго – «с почерку»). Одним словом, «с почерку» одолел твой почерк. Свой совет пойти на выучку к Ак. Ак. Башмачкину беру обратно.

Мне начинает казаться, что я становлюсь при тебе кем-то вроде «тихого еврея» Лавута1 при Маяковском.

Лавут организовывал гастрольные выступления, а я – чтение твоих произведений в Москве и Рязани. Один мой знакомый перепечатал 20 полюбившихся ему стихотворений в 6 экземплярах, красиво переплел и смастерил титульный лист. В. Шаламов. «Из Колымских тетрадей». Пять экземпляров он отправил друзьям – в Москву, Харьков, Днепропетровск и еще куда-то. Другие проделывают то же самое, но только «втихаря».

Л. Н. Карлик как-то спросил меня, удобно ли ему преподнести тебе его монографию о Кл. Бернаре, получившую добрые отзывы за границей и у нас, и, получив мой ответ, помчался на почту с бандеролью в твой адрес2.

Проф. В. А. Виленский (д-р биологии и химии) не любит писать. В противовес графоманам я назвал бы его графофобом, и он собирается написать тебе; проводит какие-то параллели между тобой и Буниным.

Со мной познакомился молодой (тридцати с небольшим лет) профессор, зав. кафедрой философии Ю. И. Семенов. Несмотря на то, что он занимается диаматом и читает курс его, говорят, умен. Но у меня закралось подозрение – познакомился он со мной не только и не столько ради меня, сколько ради желания получить твои работы.

По поводу «Аневризмы аорты» сказали, что симптом (кошачье урчание) этот бывает не при аневризме, а при других заболеваниях сердца. Я забыл, при каком именно (жены дома нет, спросить не у кого).

Но эти же врачи говорят, что замечание носит узкопрофессиональный характер и ничего менять в рассказе не нужно, т. к. придется снимать хорошее название («Аневризма…») или, выбрав кошачье дыхание, ломать повествование.

Все это, в общем, – мелочь и пустяк. Через неделю-полторы уеду в Москву, поэтому ты не отвечай мне на эту записку.

Теперь мои рязанские товарищи, чует мое сердце, будут ждать меня не ради меня самого и даже не ради привозимой мною колбасы3, а из-за твоих повестей. Вот что ты наделал. Да и мне самому не терпится прочесть «Шерри-бренди».

Эренбурга в № 4 «Нового мира» я еще не читал.

Жму твою руку. Поклон О. С. и молодым.

Як. Гродзенский

Примечания

1 Лавут Павел Ильич (1898–1979) – автор книги «Маяковский едет на съезд». В. В. Маяковский упоминает его в поэме «Хорошо!»

2 24 мая того же 1965 года В. Т. Шаламов писал Л. Н. Карлику: «Я очень благодарен Я. Д. Гродзенскому (это мой старый товарищ еще доуниверситетских времен, человек, которого я бесконечно уважаю) за то, что он познакомил Вас с моей скромной работой» (Михаил Львович Левин. Жизнь, воспоминания, творчество. Нижний Новгород: ИПФ РАН, 1995. С. 55).

3 «Не ради привозимой мною колбасы» – современному читателю, не знакомому (или уже забывшему) о реалиях жизни в СССР, хочу напомнить о существовавшем в «стране победившего социализма» тотальном дефиците, который в провинции распространялся на предметы первой необходимости и многие продукты питания, которые можно было приобрести только в Москве. Поэтому скорый поезд «Москва – Рязань» в народе именовали «колбасным», и каждый приезжающий считал долгом обеспечить дефицитным продуктом родственников и ближайших друзей.

Я. Д. Гродзенский – В. Т. Шаламову

Рязань, 19.VII.1965 г.

Здравствуй, Варлам!

Я никогда не был согласен с полушутливым и полусерьезным афоризмом мизантропа – «ни одно доброе дело не останется без наказания».

Теперь я начинаю сомневаться в своей правоте. Мои приятели и знакомые были обрадованы, когда я ознакомил их с «Зеленым прокурором», «Надгробным словом», стихами и многими другими произведениями.

Мои приятели и знакомые восхищались автором, благодарили меня, перепечатывали то, что им нравилось.

На сей раз я привез всего четыре вещи – «Поезд», «Утку», «Шерри-бренди» и «Ожерелье» … Я имел неосторожность проговориться, дескать, новелл много. И вот теперь начались нарекания на меня. Почему привезли мало? Неужели Вам так трудно доставить килограмм-два прозы и поэзии? Почему «Х» получил от Вас первым, а я только вторым? «Y» держал у себя пять дней, а мне Вы даете только на три!

Одним словом – я жмот, я кулак. Из хорошего превратился в скверного. Вот тебе и диалектика доброго дела, превратившего меня в злого.

Некоторые обижаются за то, что я не могу доставить тебя сюда. Никакая аргументация, идущая от меня, не действует.

– У Вас, Яков Давидович, только одна комната? Но у нас – две и три, и он, В. Т., может остановиться у нас.

– У него, у В. Т., кошка? Но кошку можно привезти и т. д., и т. п.

Слабо действует и то, что ты не Аполлон, которым можно любоваться, и не Квазимодо, на которого следует дивиться, а просто сухощавый мрачноватый русак-горожанин.

То, что я ознакомил с твоим творчеством, уже забыто. А вот то, что я привожу мало и даю ненадолго, – помнится.

Утешаю обещаниями и посулами. Старики-евреи покатываются с хохоту, когда я упоминаю название новой повести – «Фоне-квас»1.

«Фоне-квас» – пренебрежительная кличка для простофиль, дубарей, лопухов, для грубых и туповатых. Зачастую она имеет также нехороший националистический душок.

Живу я здесь вторую неделю. Забежать к тебе перед отъездом, как обещал, не удалось – хождение «по магазинам», хлопоты и заботы. Сын мой околачивается в Москве, и, вероятно, в ближайшие дни мне придется поехать с ним в Ленинград.

Вспомнил, – в Москве я познакомил тебя с К. Г. Войновским, а его жена – врач, человек милый и проверенный десятилетиями Воркуты, допытывалась у меня, чем ты болен, не нужно ли тебе лекарств и проч. Они (ее муж и ее зять – видные профессора в Алма-Ате) могут добывать дефицитные препараты. Я, конечно, от всего отказался.

Видишь, сколько у тебя почитателей!

Интересно, как разнообразны вкусы и разноречивы высказывания. Один старичок-профессор признается: «Я плакал ночью,