Пролог. Документальная повесть - Сергей Яковлевич Гродзенский

показывали Магадан, Чай-Урью2. Я насторожился. Боялся пропустить передачу. Конечно, я знал, что именно и как покажут. Но, как всегда, теплилась слабая надежда – а вдруг покажут частицу правды прошлого или вспомнят о нем. Но я увидел то же, что увидел бы в передаче о Сочи и Ялте.

Во второй половине апреля, возможно, приеду в Москву. Надо подумать о лете.

Был я в двух местах Прибалтики, а сейчас подумываю – не съездить ли мне в исконно русский город Калининград и не посмотреть ли все, связанное с жизнью коренного калининградца по имени Иммануил Кант. Я слышал, правда, что на вопрос о том, где дом Канта, ответили вопросом: а это кто? Герой Отечественной войны? Жму руку. Поклон Ольге Сергеевне. Я ей напишу отдельно.

Яков.

Примечания

1 В этом письме Я. Д. Гродзенский цитирует стихотворения В. Т. Шаламова из «Колымских тетрадей».

2 Чай-Урью – один из приисков по добыче урановой руды в составе концлагеря Бутугычаг в Магаданской области, что в переводе с местного диалекта означает «Долина смерти». Помимо добычи урановой руды, в Бутугычаге проводились научные исследования по влиянию радиации на мозг человека.

В. Т. Шаламов – Я. Д. Гродзенскому

17 мая 1965

Дорогой Яков.

Вечер Мандельштама состоялся 13 мая в Университете, только не у филологов, а на механическом факультете1 на Ленинских горах. В аудитории на 500 мест было человек шестьсот – дышать нельзя было. Четверть из них – гости, пожилые и молодые, а три четверти – студенты с лицами очень осмысленными – чего не может дать философское образование.

Проводил вечер Эренбург – очень толково, сердечно и умно. Говорил, что рад и видит знамение времени, что первый вечер Мандельштама в Советском Союзе, председательствовать на котором он, Эренбург, считает большой честью для себя, – состоится в Университете, а не в Доме литераторов. Что это даже лучше, так и надо. Мандельштама печатает алма-атинский альманах «Простор» (№ 4 за этот год)2, и это тоже показательно и тоже хорошо. Он, Эренбург, надеется, впрочем, дожить до того времени, что и в Москве выйдет сборник стихотворений Мандельштама. Читал стихи Осипа Эмильевича, говорил живо, кратко.

«Скамейка запасных» – как говорят в баскетболе, была «короткой». Сидели только Чуковский (Николай)3, Степанов4 и Тарковский5.Чуковский прочел вслух свою статью о Мандельштаме, напечатанную в журнале «Москва», – статья трафаретная, но для первого вечера о Мандельштаме годилась.

Потом вышел Степанов, профессор Степанов, хлебниковед, и характеризовал работы Мандельштама со всем бесстрастием академичности. Цитаты, ссылки только на печатные произведения и т. п. Зато порадовали чтецы стихотворений – студенты и артисты. (Студенты – лучше, сердечней, актеры – казенней, хуже.) И те и другие держали в руках только списки, только листки, журнальные листки с перепечатанными стихами. То была воронежская тетрадь и кое-что еще. Эти чтецы выступали после каждого оратора.

После Степанова вышел Арсений Тарковский и произнес речь о том, что слава Маяковского и Есенина была гораздо громче, но у Мандельштама – особая слава, а когда весь народ будет грамотным, интеллигентным, тогда и Мандельштам будет народным и т. д.

После Тарковского вышел чтец, а потом дали слово мне, и я начал, что Мандельштама не надо воскрешать – он никогда не умирал, упомянул о судьбе акмеистов, список участников этой группы напоминает мартиролог. Упомянул о Надежде Яковлевне6… Потом прочел свой рассказ «Шерри-бренди».

Еще раньше в середине вечера Эренбург сообщил, что Надежда Яковлевна в зале. Приветственные хлопки минут 10, но потом Надежда Яковлевна поднялась и резко и сухо сказала: «Я не привыкла к овациям – садитесь и забудьте обо мне».

Моим выступлением Надежда Яковлевна была довольна, кажется. Сам вечер собирался с тысячей предосторожностей и хитростей. Дату сменили на более раннюю, но по квартирам звонили, что вечер не состоится. Тех, кто приезжал на вечер без приглашения, встречали у входа студенты, вели к вешалке, в лифт, передавая друг другу, доводили до аудитории, которая всякий раз запиралась организатором вечера на ключ.

Я с большим интересом, проклиная свою проклятую глухоту, участвовал в этом вечере. Если Степанов выступил от бесстрастной науки, то я был представителем живой жизни.

Вокруг вечера было много колоритных подробностей, я расскажу их при встрече. Привет родным твоим. Когда ты думаешь приехать в Москву? В. Шаламов

О. С. и Сережа шлют привет.

В. Ш.

Примечания

1 Речь идет о механико-математическом факультете Московского университета.

2Мандельштам О. Стихотворения // Простор. 1965. № 4.

3 Чуковский Николай Корнеевич (1904–1965) – писатель, сын Корнея Ивановича Чуковского.

4 Степанов Николай Леонидович (1902–1972) – литературовед.

5 Тарковский Арсений Александрович (1907–1989) – русский поэт и переводчик с восточных языков, отец кинорежиссера Андрея Тарковского (1932–1986).

6 Мандельштам (девичья фамилия – Хазина) Надежда Яковлевна (1899–1980) – русская писательница, мемуарист, лингвист, жена Осипа Мандельштама.

Я. Д. Гродзенский – В. Т. Шаламову

Рязань, 22 мая 1965 г.

Дорогой Варлам, письмо твое получил. Ты пишешь чертовски неразборчиво. Ей-богу, приходится разбираться в нем, как в ископаемых шумерских клинописях.

Письмо очень и очень интересное, ничего секретного и интимного в нем нет, поэтому я позволю себе привлечь к чтению нескольких своих товарищей по Рязани. Каждый из них проявляет очень большой интерес и к твоему творчеству, и к твоей личности. В укор тебе скажу, что ни один из них не сумел расшифровать полностью твое письмо, хотя, конечно, смысл его, в общем, понятен.

Я давно советовал тебе поучиться у Акакия Акакиевича Башмачкина каллиграфии. Твоя поэзия и проза вызывает похвалу у всех читателей из моего окружения – людей думающих, привередливо критических и, пожалуй, несколько выше среднего уровня (как-никак, а профессора!). Один просит познакомить их с тобой, другой – привезти тебя в Рязань. По твоему совету я даю теперь один ответ – пишите автору и таким образом заводите с ним знакомство. Вероятно, кое-кто и отважится написать тебе.

Стихи твои перепечатываются на машинке, увозятся, вывозятся за пределы области, география распространения их (и прозы тоже) ширится. Сам я последние восемь твоих рассказов успел лишь бегло прочитать, так как мой экземпляр подолгу задерживается у читателей. Каждый норовит дать почитать своим друзьям, а мне заявляют: вы еще успеете прочесть, экземпляр ваш и никуда от вас не уйдет.

В рассказе «Май» вступление о псе Казбеке настораживает. Ждешь, что разъяренный Казбек вот-вот появится. Однако его нет и нет. Тогда возвращаешься к началу рассказа – быть может, не понял чего-либо, а, возможно, и автор сплоховал или ошибся. И только потом становится