Мамона и музы. Воспоминания о купеческих семействах старой Москвы - Федор Васильевич Челноков

Сын ее, Петр Иванович[209], которого она всю жизнь не любила, унаследовал от матери, только в слабой степени, тот же талант передачи обыкновенных происшествий в виде длинных юмористических рассказов. И мать, и сын носили в себе задатки крупных музыкальных способностей.

Тетрадь седьмая

Бахрушины

Знакомство

Итак, значит, побывал я вторично за границей, подружился с Колей Бахрушиным и поселился на Тверской улице в 1895 году. Это лето жили мы на старой даче в Мытищах. В один прекрасный день, уже порядочно спустя после моего возвращения, я заметил, что кто-то мелькнул у нас в саду, вышел на террасу – и обомлел, увидав Бахрушина в столь щегольском виде, к какому наши Мытищи были совершенно непривычны. Во-первых, был он в цилиндре, – в цилиндре и летом! – что-то для Москвы, а особенно для Мытищ, необычайное. Затем был на нем пальмертон горохового цвета (это пальто в виде длинного сюртука), какие-то изумительные сапоги и поразительные перчатки с широкими черными нашивками, как носили в то время. Вид просто сногсшибающий, прическа поразительная! С особой галантностью поцеловал он руку Веры Карповны.

Милейший и прекраснейший Никс[210] приехал к нам с визитом во всем том, чем наградила его Вена, где на возвратном пути он задержался, чтобы обзавестись платьем самых последних фасонов. Там, в Вене, он, пожалуй, еще кое-как сошел бы в этом виде, но у нас был просто смешон – да еще со своей застенчивостью, которую скрывал под маской сдержанности и преувеличенной галантности. Говорил он, вытягивая слова и несколько в нос. Но я уж достаточно успел его узнать и мало обращал внимания на его внешность, принялся расспрашивать насчет их дальнейшего житья в Ницце и как они вернулись домой.

Похождения их в Болье продолжались еще с месяц, пока сезон не кончился, тогда они перебрались в Монтре на Женевском озере. Сергей Иванович[211] пользовался и там великим успехом благодаря своему голосу. Потом чуть не утонули на озере, выехав на парусе, не зная того, что на озере бывают неожиданные шквалы, которых боятся самые отчаянные рыбаки. В такой шквал они и попали – и только Бог их спас. Жутко было слушать рассказ Сергея Ивановича по этому поводу. Что он передумал, находясь в этой опасности? Вдруг утонул бы единственный сын В. А. Бахрушина? – а он являлся ответственным в таком несчастии!

Когда я писал о своем возвращении, я совсем забыл, что из Парижа отправился не прямо в Берлин, а тоже заехал на Женевское озеро и жил в Уши[212], в роскошнейшем отеле «Бо Риваж», где попал в такое же положение, как и в отеле «Квиринал» в Риме. Ни фрака, ни смокинга у меня с собой не было, и пошел я к столу в своей австрийской куртке. Чтобы попасть в столовую, нужно было идти широким коридором, по сторонам которого в две шеренги стояли лакеи и осматривали проходящих дам в изумительных туалетах, мужчины же все были во фраках. Что мне было делать? Хоть и неловко было в моей дорожной куртке, да не бежать же? Я прошел в столовую, всю заставленную отдельными столиками. Метрдотель уничижающе окинул меня своим взором и ткнул за какой-то отдаленный столик. Обед стали подавать, и лакеи-то на меня смотрят с презрением. Взяла меня злость, стукнул ножом по тарелке, подозвал метра, велел подать винную карточку, выбрал что ни есть самого дорогого красного вина, ткнул в него перстом, и через момент вся запыленная старая бутылка в коляске появилась на моем столе. Сам метр, уже расшаркиваясь, стал наливать этот удивительный магический напиток. Холуи закружились у моего стола, и равновесие было установлено. Прожил я тут дней пять и все время тянул это вино, появляясь все в той же куртке, окруженный полнейшим вниманием этого хамья.

Мой новый друг [Никс] показался нашим чистейшим купчиком-голубчиком, чего в нем, по существу, совершенно не было. Юноша был он самый скромный и милый, жизнь в Кожевниках в их закрытом доме не дала ему возможности присмотреться к тому, как одевались и жили наши москвичи. Вкус же совершенно подчинялся указаниям портного. Пожалуй, любовь к некоторой эксцентричности в нем была. Вот все вместе и делало его на вид смешным, внутреннее же содержание было совершенно не таково. В нем сидела удивительная деликатность, всегдашняя боязнь каким-нибудь необдуманным словом или делом обидеть кого-либо. Любовь его к сестрам была положительно трогательная. Обладая большим умом и некоторой порцией хитрости, он употреблял и то и другое на то, чтобы людям сделать приятное так, чтобы они, по возможности, этого не заметили. Любил делать подарки, сам же ни за что получать их не хотел.

Домашняя обстановка не приучила его к веселости: там больше было богомолья, тишины и всяческого благообразия – и все это привилось к нему с детства. Отец сурово любил его, в душе гордился им, но ни в чем этого не выказывал. Денег у Никса было довольно, но получались они подачками. Купеческих замашек в виде кутежей, похождений с дамами у него и в помине не было. Человек он был серьезный, хотел учиться, способности были большие, громадный интерес к технике. Юноша был незаурядный, да слабое здоровье и упование старика на свои миллионы повернули жизнь его совершенно иначе. В конторе ему не сиделось, интересно было работать на заводе – опять нельзя. Завод их был оборудован «при царе Горохе» и в гигиеническом отношении был опасен для слабогрудого человека.

И вот судьба сводит меня с ним в самое то время, когда он находился на распутье. Пойдешь учиться или на фабрику – погибнешь и погибнут отцовские миллионы. Учиться не будешь – гибнет живой интерес к жизни, корпи в скучной конторе, наколачивай карманы, а зато заграничные поездки, удивительные шубы и гнетущая домашняя обстановка. Захарьин же рекомендует юг, охранение здоровья. И вот на первой самостоятельной заграничной поездке знакомство со мной. Он был рад ему и, как только вернулся в Москву, сделал нам визит и просил приехать к ним в Сокольники на дачу в воскресенье.

В дальнейшем я узнал, что не в каждое воскресенье можно было попасть к ним, а лишь в такое, когда «звали». А явись незваный, прогнать бы не прогнали, а пришлось бы добрых полчаса звонить и взбудоражить весь дом, в котором не знали бы, что с тобой делать. Странно сложилась