Из пережитого - Юрий Кириллович Толстой

Когда я делился своими задумками со своими товарищами, в том числе и коллегами по работе, на меня смотрели как на зачумленного. Но я благодарен им хотя бы за то, что никто из них меня не заложил.

Теперь я понимаю, насколько был наивен. В моем «плане», если его можно так назвать, не были учтены по крайней мере два обстоятельства: во-первых, явно недооценивалась неподготовленность нашего общества к восприятию демократии, то, что в результате устранения КПСС и других общественных организаций с политической арены образуется вакуум, который будет заполнен далеко не лучшими представителями нашего общества. Так оно впоследствии и произошло. Не учел того, что КПСС наихудший этап в своем развитии прошла, в то время как новым общественным силам, под каким бы флагом они ни выступали, еще предстоит его пройти, а это не сулит обществу ничего хорошего. Во-вторых, в этом «плане» недооценивается национальный фактор. К тому времени, когда я вынашивал свои замыслы, страсти в союзных республиках (особенно в Прибалтике) настолько накалились, что едва ли они согласились бы этот план принять, усмотрев в нем желание вновь стричь всех под одну гребенку и собрать всех под крыло центра.

С Прибалтикой, особенно Эстонией, я был тесно связан четыре десятилетия. Этому способствовали личные контакты с представителями юридической науки в Прибалтийских республиках. С большой теплотой вспоминаю моих друзей в Эстонии – Э. Я. Лаасика, Ж. К. Ананьеву, П. П. Каська, в Литве – И. А. Жеруолиса, в Латвии – А. Я. Паварса и многих других. Наши отношения никогда не омрачало ни одно облачко. Много раз отдыхал в Прибалтике, как в санаториях и домах отдыха, так и дикарем. Бывая в Прибалтике, тесно общаясь со своими коллегами, всегда поражался нашей тупости в проведении государственной политики. В Прибалтике сама природа, казалось, создана для хозяйств фермерского типа. Там нет раскинувшихся на тысячи гектаров бескрайних земельных угодий. Когда вы проезжаете по дорогам Прибалтики, типичен такой ландшафт: сравнительно небольшая по размерам пашня, тут же лесок, ограждающий землю от эрозии, и водоем. И вот вместо того, чтобы культивировать в Прибалтике развитие фермерских хозяйств, оказывать им всяческую поддержку, мы и там пошли по пути проведения коллективизации, которая уже принесла нам в России, в Украине и в других регионах страны столько бед. Причем проводили ее самыми грубыми, варварскими методами, не считаясь ни с национальными традициями, ни с достоинством прибалтийских народов. Хуторское хозяйство повсеместно было порушено, ничего не осталось от правильных севооборотов, были изрядно подпорчены, а то и низведены местные породы племенного скота. Все это сопровождалось массовыми депортациями коренного населения, которые начались буквально в канун Отечественной войны. В результате этого многие прибалты к началу Отечественной войны оказались в стане наших лютых врагов и встали на путь активного сотрудничества с немцами. После войны форсированными темпами была проведена коллективизация, в ходе которой, как и принято, проводилось раскулачивание, натравливание одних селян на других (деда Щукаря на Тита Бородина), массовые высылки коренного населения в Сибирь и другие достаточно отдаленные от Прибалтики районы. Эта политика ничего, кроме жгучей ненависти, к нам, советским, в первую очередь русским, не вызвала и не могла вызвать. Как аукнется, так и откликнется. Неприязненное отношение к оккупантам, как нас в Прибалтике втайне, а то и открыто называли, особенно усилилось после чехословацких событий 1968 года. В то время я был в Эстонии и мог наблюдать, с какой болью и горечью воспринимали эстонцы поражение Пражской весны. Они как бы заново переживали то, что произошло с ними в 1940 году. А если учесть, что к тому времени многие из подвергшихся депортации вернулись в родные места, то эта боль и все связанные с нею унижения, как эстафета, передавались представителям младших поколений. Именно тогда, как мне кажется, были посеяны семена гнева, которые обильно проросли в середине 80-х – начале 90-х годов. А ведь все могло быть иначе! Если бы мы оставили нерушимым хуторское хозяйство, не проводили коллективизации на базе ликвидации кулачества как класса, не депортировали коренное население, то нас бы не рассматривали как оккупантов и сепаратистские тенденции едва ли имели бы шансы на успех. В свете же тех злодеяний, которые совершены, забылось и то хорошее, что было сделано. А то, что Прибалтийские республики, получая из других регионов Советского Союза дешевое сырье и дешевую рабочую силу, далеко ушли вперед в своем экономическом развитии, – несомненно. Но сейчас все это начисто отметается, причем иногда довольно опрометчиво. Вспоминаю в связи с этим примечательный разговор с артистом Банионисом, который состоялся в гостинице «Россия». В буфете мы за одним столиком пили чай или кофе. Разговорились. Банионис приехал в Москву на заседание Комитета по Ленинским и Государственным премиям, в состав которого входил. Он, между прочим, мне сказал, что на Комитете обсуждался опрос о посмертном присуждении Анне Ахматовой Ленинской премии. Я заметил, что если вспомнить судьбу Гумилева, который при жизни Ленина был расстрелян, и сколько натерпелась от советской власти сама Ахматова и их общий с расстрелянным поэтом сын Лев, то это было бы надругательством над ее памятью. Банионис со мной согласился. Далее я сказал, что сепаратистские тенденции, которые набирают силу в Прибалтике, ставят под удар политику перестройки, проводимую Горбачевым. «Мы-то это понимаем, – ответил Банионис, очевидно, имея в виду те круги, к которым он принадлежал, – но попробуйте объяснить это народу». И после этого с горечью заметил: «А ведь в сороковом году мы ждали советскую власть». Да, все могло быть иначе, но историю переиначить нельзя – что было, то было.

Таким образом, в силу тех общих факторов, о которых речь шла выше, мой план, если бы и был принят всерьез, потерпел бы крах. Сейчас я это вынужден признать.

Несколько лет подряд я отдыхал в курортном городке Эльва, который раскинулся неподалеку от Тарту. Воочию ощутил, как после чехословацких событий отношение эстонцев к нам, русским, круто изменилось. Если до этих событий они в подавляющем большинстве были настроены доброжелательно, то после постоянно приходилось встречать взгляды, в которых сквозила плохо прикрытая ненависть. Как-то мне довелось провожать домой поздним вечером одну нашу московскую знакомую весьма преклонного возраста. Она жила по одну сторону железной дороги, а мы с тетей – по другую. Путь был достаточно долог. У одного из кафе по центральной улице городка мы повстречались с группой подростков, настроенных явно враждебно. Они пошли вслед за нами. Моя спутница предложила ускорить