Моя история - Джоан Лесли Мэлоун

видимые. Моя куча лежала справа от камина: деревянная кроватка с куклой, настольная игра Waddingtons и флакон духов, название которых « » я не запомнил. Рождество закончилось одним взглядом. Мое сердце упало. Если это то, что шведские дети испытывают каждый год, то мне их жаль, подумал я. Без какого-либо элемента неожиданности, наш пузырь был окончательно проткнут. По непонятным причинам оказалось, что мама с папой не успели завернуть наши последние подарки. Между ними было что-то не так, хотя мы не знали, что именно. Но хотя Трейси и я скрывали свое глубокое разочарование — нас учили быть благодарными за все, что получаем, — мы не собирались сдаваться.

Пока мама готовила индейку, мы устроили свою импровизированную «вторую попытку» — завернули подарки в газеты и заклеили скотчем, а затем по очереди открывали их на лестнице. Мы делали то, что видели у родителей: импровизировали. Мы справлялись. Мы без жалоб справлялись с неожиданными событиями жизни.

Однажды в пятницу вечером, когда мне было около шести лет, а Трейси — полтора года, мама и папа исчезли на кухне, чтобы поговорить тихо и серьезно. Через час они присоединились к нам перед телевизором, и наш вечер продолжился как обычно. Только на следующий день я подумала, что происходит что-то странное.

Папа готовился наверху, когда мама отвезла нас к Морин, не дав никаких объяснений, кроме обещания забрать нас в конце дня. Я знала, что они едут в какое-то шикарное место, потому что она была одета в духи Joy от Jean Patou.

Следующее, что я помню, — это то, что после дня, проведенного за выпечкой и играми, мама с папой пришли за нами, сияя от счастья. Она была в красивом шелковом костюме, с жемчугом в ушах и на высоких каблуках; он выглядел как настоящий джентльмен в темном костюме, белой рубашке и галстуке королевского синего цвета. Их настроение было явно приподнятым, и когда мы приехали домой, папа выбежал за китайской едой на вынос — верный признак того, что они что-то праздновали. Китайская еда была «угощением», которое подавали только по особым случаям.

Мама и папа ни словом не обмолвились о том, где они были и что делали, и это не имело никакого значения – они прижались друг к другу на диване и смеялись, как влюбленные подростки. В тот вечер я не хотел ложиться спать. Я не хотел, чтобы день заканчивался. И я навсегда запомню тот вечер, потому что весь дом был наполнен счастьем.

Прошло еще сорок лет, прежде чем я узнал правду об этом дне от маминой сестры, тети Дот, уже после смерти моих родителей. «Это было, когда они вернулись из ЗАГСа после свадьбы», — сказала она.

А затем она раскрыла еще один секрет из прошлого. «Твоего отца, до того как он стал «Энди Мэлоуном», звали Фрэнк», — сказала она. (Она назвала и его настоящую фамилию, но я не думаю, что есть смысл приводить ее здесь).

Так я узнал, что папа был другим человеком в жизни, которая предшествовала нам, и это помогло мне понять те скудные рассказы о его годах в Шотландии — периоде, который он явно хотел забыть и не вспоминать. По этой причине я уважаю его желание. Достаточно сказать, что это открытие, как бы удивительно о , не заставило меня усомниться в нем. Это была информация, настолько далекая и из другого времени, что она не могла нас затронуть. Тогда и сейчас для меня не имело значения, был ли он Энди или Фрэнк, потому что, каким бы ни было его прошлое и чем бы он ни занимался, он был просто папой, и ничто не могло умалить его значение для меня в детстве.

Наша семья не могла позволить себе слишком много поездок или развлечений, требующих входных билетов, поэтому папа часто проявлял изобретательность, чтобы развлечь нас. Однажды днем я пришла из школы и обнаружила, что он построил для меня и Трейси домик в гостиной. Большинство детей делают такие вещи, но папа построил ее сам, использовав сушилки для белья и стулья для трех стен, а затем обтянув их простынями и использовав одеяло в качестве крыши. Одна сторона осталась открытой, обращенной к камину. «И здесь, — сказал он, — вы будете ужинать сегодня вечером!»

Папа был блестящим поваром, даже если и настаивал на использовании всех кастрюль, сковородок и столовых приборов, оставляя кухню в ужасном состоянии. Мама не любила готовить, вероятно, потому что легко отвлекалась. Я потерял счет, сколько раз она оставляла курицу или запеченный картофель в духовке, уходила к соседям, вспоминала о времени и спешила обратно, только чтобы обнаружить, что ужин испорчен. Приготовить ужин из мяса и двух овощей папа мог с закрытыми глазами, но его коронным блюдом были «стовис» — блюдо, которое он унаследовал от шотландцев и готовил из остатков воскресного жаркого. Вместе с сырными пирожками с луком и оладьями из спама это было идеальным ужином для семьи, у которой не было лишних денег. У нас была дверца, которая открывалась в гостиную, и с театральным жестом он распахивал ее, высовывал голову и кричал: «СТАВИ ГОТОВЫ!».

Его улыбка — у люка, перед сном или с утра пораньше — уверяла нас, что в мире все в порядке. Но когда эта улыбка исчезала, я знал, что что-то не так. В лучшие времена он курил как паровоз, но в стрессовых ситуациях он вдыхал еще глубже, вдыхая дым в легкие, как будто каждый вдох успокаивал его.

Он сам скручивал сигареты и довел это искусство до совершенства: скользил по языку тонким листочком бумаги Rizla, наполнял его табаком Golden Virginia, а затем скручивал между большим и указательным пальцами за десять секунд. Если в его руке не было сигареты, то там была колода карт, которую он постоянно тасовал двумя разными способами — быстрыми движениями сверху вниз или перебирая две половинки, чтобы соединить их в одну.

Однажды вечером он сидел в кресле и курил, и я знал, что он ушел в свой мир, погрузившись в свои мысли ( ). Через несколько дней я узнал, в чем дело — его уволили из архитектурной фирмы недалеко от Чаринг-Кросс. Я не помню, было ли это в Британии Гарольда Уилсона или Эдвард Хит стал премьер-министром, но умелый и умный человек оказался на бирже труда в то время, когда рабочих мест и возможностей было мало. Мама и папа не