Моя история - Джоан Лесли Мэлоун

и выплюнула. Спустя годы, когда я мыла голову, наклонившись над раковиной, она встала на унитаз и привязала мои косы к кранам, а потом убежала, так что, полагаю, мы были в расчете.

Мое неизгладимое воспоминание о Трейси в детстве — это образ чрезмерно энергичной, озорной девчонки, которая доводила меня до крайней степени раздражения, а потом улыбалась своей неотразимой, дерзкой улыбкой. Она больше, чем я, нуждалась во внимании мамы и, казалось, вела себя более бурно, чем я. Я не знаю, требовала ли она больше внимания как второй ребенок, но я могу сказать о своих родителях, что они были справедливы в своей любви, не проявляя ни пристрастия, ни несправедливости. Они также были очень защитными. Особенно мама. Почти чрезмерно защитными...

Другие дети на улице играли на улице в свое удовольствие, бегали свободно, им разрешалось бродить по улице, добираться до местного парка и куда угодно, главное, чтобы они возвращались домой в определенное время. Но не мы. Мама не хотела, чтобы мы уходили из поля ее зрения, поэтому стена переднего сада, высотой примерно в восемь кирпичей, была нашей строго соблюдаемой границей. Даже мне, старшему, не разрешалось выходить за эту границу. Все, что я мог делать, — это сидеть там или смотреть из окна своей спальни, как одноклассники гоняют на велосипедах и роликах. Единственный другой вариант был — чтобы эти дети приходили играть со мной в сад.

«Почему я не могу пойти поиграть на улице?» — спрашивал я.

«Потому что я так сказала!» — отвечала мама.

Единственное исключение делалось, когда по улице проезжал фургончик с мороженым, и мама разрешала мне и Трейси выбежать и купить рожок за 10 пенсов, при условии, что мы сразу же вернемся. Даже тогда она не спускала с нас глаз, наблюдая из входной двери или верхнего окна. Странно было то, что, хотя я не мог играть с друзьями прямо у нашего дома, с семи лет мне разрешалось ходить в детский сад один, по дороге и за углом. Я могу только догадываться, что мама не думала, что по дороге в школу может что-то случиться, в то время как игры с соседскими детьми не знали границ « ». В любом случае, я полюбил эту десятиминутную свободу, даже если и следил за временем.

«Почему тебе никогда не разрешают прийти поиграть?» — спросила однажды девочка.

«Мне просто не разрешают», — ответил я, как будто это было само собой разумеющимся.

Мамина забота о нашей безопасности не ограничивалась только домом. Каждый вечер, когда мы с Трейси собирались спать, она заглядывала под наши кровати и проверяла шкафы.

«Мам, зачем ты это делаешь?» — спрашивала я.

«На случай, если кто-нибудь проник через окно и спрятался».

Она говорила так, как будто это было вполне вероятно, как будто так поступают все родители. Мама не могла успокоиться, пока не проверяла все вокруг. Я так привыкла к этому, что, наверное, сама бы проверила, если бы она забыла об этом ритуале. В то время я не видел в этом ничего странного, но очевидно, что это было проявлением невроза — глубокой тревоги, порождавшей иррациональное представление о том, что в дом могут влезть незнакомцы. Даже зимой. Из этого следовало, что если мы не были в безопасности в своем доме, то и на улице нам не было места.

Однако мне было неважно, что думали другие дети с улицы. У меня была лучшая подруга, Дон Коссар, она часто приходила к нам, или мы ходили к ней на чай — в ранние годы ее мама иногда присматривала за нами. В моих глазах, пока рядом были Трейси и Дон, я не видела ничего плохого в своих ограничениях.

Другие друзья, наверное, считали наш комендантский час странным, но мама компенсировала это тем, что устраивала на мой день рождения лучшие вечеринки с играми, приглашая столько школьных друзей, сколько могло поместиться в доме, и украшая гостиную воздушными шарами и баннерами. Папа тоже проявлял себя с лучшей стороны, собирая моих одноклассников в круг, сидящих по-турецки, и удивляя их карточными фокусами или ловкостью рук, с помощью которой он чудесным образом доставал пенни из-за уха кого-нибудь из детей.

Он был блестящим фокусником и давним членом «Магического круга», вдохновленным своим «другом» и комическим фокусником Али Бонго, который впоследствии получил собственную серию на BBC под названием «Мульт-карнавал Али Бонго». Папа практиковался на родственниках, засунув сигарету в сжатый кулак, а затем вытаскивая ее из уха кого-нибудь. (По указанию мамы он вскоре перестал это делать, когда один из двоюродных братьев начал запихивать сигареты себе в ухо).

На моих вечеринках я замечал недоверие на лицах друзей, когда он доставал пропавший туз пик или даму червей. Я гордился тем, что папа был тем, о ком все уходили домой в восторге. В понедельник утром он был темой разговоров во всем классе. Мои родители делали все, чтобы дни рождения были особенными. То же самое можно сказать и о Рождестве.

Папа практически превращал нашу гостиную в пещеру Санта-Клауса. Помимо искусно украшенной настоящей елки, весь потолок был покрыт разноцветными гирляндами из фольги, а каждая стена украшена мишурой. Мама разрезала свои колготки пополам, и они становились нашими импровизированными чулками, висящими над камином. Когда папа заканчивал украшать елку разноцветными огнями, он садился со мной в темноте перед потрескивающим камином и обнимал меня, а мы любовались тем, как все сверкает. Мне казалось, что наша елка сияет сотнями драгоценных камней, и что весь дух Рождества сосредоточился в наших четырех стенах и готов вырваться наружу. А еще были запахи: свежая сосна, коробка липких сладких фиников и праздничный напиток папы — снежок.

Независимо от того, насколько тяжело было с финансами, мои родители всегда устраивали волшебное, счастливое Рождество — поэтому это остается моим любимым временем года. Не спрашивайте меня, как они себе это позволяли , но мы всегда просыпались с огромным количеством подарков. В этом плане мы никогда не были обделены. Но однажды, когда мы сидели у подножия лестницы, полные предвкушения, не терпели, чтобы ворваться в гостиную и разорвать подарки, мама подготовила нас к тому, что «в этом году у нас будет шведское Рождество!» Возбужденный тон ее голоса предполагал, что это будет настоящий праздник, даже если мы и не имели представления, где находится Швеция.

Мне было девять, Трейси — четыре. Мама медленно открыла дверь, и мы увидели наши подарки... не завернутые и полностью