Моя история - Джоан Лесли Мэлоун

В его представлении, он был всего в одном выигрыше от того, чтобы все снова стало как прежде. Я знал, когда он выигрывал в покер, потому что он был в приподнятом настроении и весел, и в доме снова можно было дышать. Но когда он проигрывал, я лежал в постели и слышал громкие ссоры, едва приглушаемые тонкой стеной. По ночам я слышал, как она плакала в подушку от отчаяния.

Две ссоры запомнились мне особенно: когда она обнаружила, что ее драгоценная коллекция хрустальных графинов была заложена и проиграна, и тот вечер, когда папу подвезли домой, потому что он проиграл семейную машину. Чем дольше он был без работы, тем больше он, казалось, спекулировал, чтобы накопить, и я уверена, что эта непризнанная зависимость была источником бесконечного беспокойства для мамы. Она не могла знать, вернется ли он домой с большим выигрышем или с пустыми карманами и кошельком. Как бы я ни любила своего отца и как бы он ни старался во всех других отношениях, его поступки казались сознательным нежеланием видеть последствия своих действий.

Если финансовое давление в сочетании с различиями в их профессиональной карьере и показало что-то, так это то, насколько мама стала более жесткой, перестав бояться высказывать свое мнение и нарушать устоявшийся порядок. Казалось, что она все меньше и меньше терпит его поведение, понимая, что человек, за которого она вышла замуж, никогда не изменится.

Все, чего я хотел, — это восстановления гармонии, чтобы папа взмахнул своей волшебной палочкой и все снова стало хорошо. Даже в семь лет я чувствовал дискомфорт от нашей ситуации, больше не осознавая стресса и напряжения, которые сжимали наш дом, как железный кулак, не давая ему расслабиться.

Между широкими мазками волшебства и азартными играми отец увлекся еще одним делом, которое стало делом всей его жизни: искусством. Будучи опытным рисовальщиком, он, пожалуй, неудивительно, был талантливым художником, создавая потрясающие акварели и картины маслом, на которых почти всегда были изображены бурное море, грозное небо или безмятежные сельские пейзажи. Каждая картина передавала тему путешествия: кто-то уходит в зимнюю даль, или идет по красивой тропинке через рощу, или галеон режет волны.

Я наблюдал, как он садился за чертежную доску, поставленную на обеденный стол, и, свернув сигарету из пачки « », начинал с чистого холста, ожидая прихода вдохновения. Если я и научился чему-то, наблюдая за ним, сидящим в задумчивости и попыхивающим сигаретой, так это тому, что творчество нельзя вынудить. Он мог часами сидеть, не беря в руки кисти, но, как он сам объяснял, творчество нужно уважать. Это не кран, который можно просто открыть; оно приходит, когда готово, а не когда его вынуждают или не чувствуют. Ожидание, по его словам, было частью творческого процесса. Пусть вдохновение приходит к вам. Не гонитесь за ним.

Пока он ждал и рисовал, стол напоминал заваленную художественную мастерскую с миниатюрными баночками с краской, мастихинами, кувшинами и разными кистями — плоскими и круглыми — разбросанными вокруг размазанной радуги на его палитре с отверстием для большого пальца. Если добавить к этой картине его трюки, коробки, опилки и стопки журналов, нетрудно представить себе беспорядок, который царил в нашей гостиной и кухне, а стопки белья, которые росли в огромные горы, потому что мама не имела времени, а папа не удосуживался, только усугубляли картину.

Его искусство проникло даже в ванную. Он наполнял ванну кувшинами с холодным чаем до глубины около 30 сантиметров и оставлял там свои чистые холсты на сутки, чтобы они пропитались и приобрели эффект старины. А если ванна не была заполнена холстами, то они лежали в гостиной, сложенные у стены слева от камина, вместе с длинными кусками дерева, которые он вырезал и использовал для рам, что приводило к еще большему количеству опилок. Он вырезал четыре куска дерева, соединял их с помощью отдельных зажимов, а затем монтировал картину за стеклом. В большинстве случаев мне было проще уйти в уютный уголок комнаты, которую я делил с Трейси, чем сталкиваться со всей этой картиной.

Лежа на верхней полке нашей двухъярусной кровати, я часто представляла себе, что живу у тети Морин, потому что ее дом был таким, каким я хотела, чтобы был наш: а) она всегда была рядом, как вечный родитель; б) в 6 вечера на столе всегда стоял готовый ужин, а это означало « » и «семья»; в) она поддерживала в доме идеальную чистоту, и поэтому он казался уютным, ухоженным, где царила гармония. Как я завидовал такой жизни!

Вскоре я стала помощницей фокусника, и эта роль мне досталась благодаря тому, что я хотела быть рядом с папой все время. Если Трейси была тенью мамы, то я была тенью папы. Итак, когда я начала ходить с ним на различные детские вечеринки, мне поручили убирать реквизит, присматривать за голубем и кроликами, а также приносить следующий трюк и класть его на маленький столик папы, который был занавешен с передней стороны.

У нас не было костюмов — мы не могли себе позволить такую роскошь, — но папа выглядел шикарно в черном костюме, белой рубашке и галстуке-бабочке. Он относился к своему делу серьезно, поэтому сначала заставил меня поклясться хранить тайну, подчеркнув, что фокусник никогда не раскрывает секреты своего мастерства. «Если ты когда-нибудь кому-нибудь расскажешь, как делаются эти фокусы, ты больше никогда не пойдешь со мной. Понятно?»

Я никому ни слова не сказал.

Я дебютировал в больнице Нортвик-Парк в Харроу, где раньше жила мама и где работала тетя Вера. Это было не лондонский Палладиум, но судя по энергии, с которой папа выступал, в это было невозможно поверить. Куда бы мы ни пошли, он поражал детскую публику ловким исполнением своих трюков. Более того, он хотел, чтобы дети поверили, что они тоже умеют волшебствовать.

Однажды в субботу утром перед выступлением я застал его в гостиной, где он возился с иголкой и ниткой, продевая их через нечищенный банан. «Потом ты увидишь, что я делаю», — сказал он, подмигнув мне.

На следующем детском празднике банан был его первым трюком, и он выбрал маленького мальчика, сказав ему: «Ты будешь волшебником, а твой указательный палец будет волшебной палочкой, хорошо?».

Мальчик встал, и мой отец велел ему коснуться банана правым указательным пальцем в трех разных местах по всей его длине. «Как только ты это сделаешь, мы оба скажем: «Абракадабра! Алаказам! Готовы?» Мальчик коснулся банана 1-2-3, они