Моя история - Джоан Лесли Мэлоун

оба произнесли волшебные слова, мальчик снял кожуру... и фрукт оказался разрезан на три части. Выражение лица этого ребенка было само по себе волшебным. Я хорошо представляю, что драматические вздохи детей были тем звуком, который заставлял папу возвращаться, несмотря на его скромные заработки.

Проработав несколько недель его помощницей, я считала нас непобедимым, грозным дуэтом и особенно ценила время, проведенное с отцом. В машине по дороге на мероприятия и обратно мы болтали о том о сём — ни о чём, но эти разговоры сближали нас; они были лёгкими, весёлыми, полными смеха.

Однажды, когда мы были в разгаре разговора, машина впереди нас внезапно остановилась, и папа был вынужден резко затормозить. В результате девять банок розового лосося John West выкатились из-под моего сиденья и разлетелись по полу. Папа выглядел как ребенок, пойманный с рукой в банке с печеньем. Я не была глупой. Я знала, что он достал эти банки «с грузовика», что вызывало у меня явное чувство дискомфорта, но он хотел подать их в качестве угощения, когда тетя Дот из « » придет к нам на ужин. Думаю, он хотел доказать, что все еще может обеспечить семью любыми средствами. Он продолжал пытаться встать на ноги, поэтому я стала не только его помощницей-фокусницей, но и его правой рукой на рынке. Папа решил открыть ларек и продавать свои произведения искусства.

Перед тем как мы с ним выходили из дома в субботу или воскресенье, направляясь на рынки в Крейфорд, Дартфорд, Блэкхит или Танбридж-Уэллс, мы часто слышали на прощание одну и ту же фразу. «Энди, — говорила мама, — сегодня ты должен что-нибудь продать, в холодильнике ничего нет!».

В машине, забитой картинами до крыши и задних дверей, я смотрел на папу и чувствовал, как он переживает из-за необходимости добиться результата. Он замечал мой взгляд и неубедительно улыбался в ответ. «Все будет хорошо, Джо, — говорил он, похлопывая меня по коленке. — Сегодня мы продадим одну-две картины!»

Я отчаянно хотел, чтобы мы заработали эти честные деньги, иначе я боялся, что из-под сиденья выпадут еще консервы. Поэтому я тоже чувствовал, что ему нужно срочно что-нибудь продать. Я уверен, что мы были не единственными торговцами, у которых не осталось ни копейки, и, думаю, именно это делало жизнь на рынке такой нервной и в то же время захватывающей. В отличие от фокусников, я не знал, что будет дальше. Я не знал, сможет ли папа вытащить кролика из шляпы.

Мне особенно нравилась суета, шум и энергия рынка Крейфорд, который проходил на ипподроме. Торговцы там казались одной большой семьей теток и дядек, потому что, увидев меня, маленького мальчика с папой, они разделяли его чувство защиты. В этой обстановке я чувствовал себя в полной безопасности, поэтому папа разрешал мне бродить между сотнями лавок, где продавали все что угодно: одежду, текстиль, фрукты и овощи, рыбу, продукты, предметы искусства, фотографии, книги, пластинки, кухонные принадлежности. Люди со всех районов юго-восточного Лондона и северо-западного Кента стекались на этот рынок не только за дешевыми покупками, но и за веселым общением с торговцами, продающими свой товар.

Все вокруг казалось оживленным и полным жизни, когда я вдыхала воздух рабочего класса, наполненный запахами горячего чая, Боврила, сэндвичей с беконом, хрустящих чипсов, жарящихся во фритюрнице, корицы, сигаретного дыма и сажи с рельсов. Сажа попадала повсюду — на мои туфли, руки и юбку — и иногда я возвращалась домой, выглядя как трубочист, но это был единственный случай, когда я не против была испачкаться.

«Привет, Джо, милая!» — кричал один из постоянных посетителей с кокни-акцентом, когда я проходила мимо. А кто-то другой кричал: «Хочешь сегодня поработать, Джо?». Другие торговцы приводили с собой сыновей, но я не помню, чтобы там были другие девочки, так что, наверное, я была для них чем-то новым. Все меня знали. Все махали мне рукой. Все были начеку, надеясь на удачную сделку.

Мы приходили около 7–7.30 утра, в дождь или в солнце. Рынок располагался на овальном грязном поле в центре трассы, и до прихода толпы папа должен был занять свое место для ларька размером 3 на 3 метра с металлическим каркасом и найти подходящее место. Затем мы вместе настраивали ларек, используя листы ДВП для обшивки задней и боковых стенок, на которые мы вешали и складывали картины, создавая свою мини-галерею под брезентовым навесом.

Как только картины были выставлены — их было около двадцати пяти, от уровня ног до уровня глаз — он стоял там, отряхивал руки и говорил: «Хорошо, Джо, я присмотрю за ларьком, а ты иди купи нам сэндвичи с беконом и чаю».

В столовой всегда была большая очередь, и я стоял там, как белокурый карлик среди великанов. Прилавок был примерно на полметра выше меня, поэтому улыбчивый мужчина должен был наклониться и протянуть мне маленькую картонную коробку с бутербродами с беконом и двумя стаканчиками с горячим чаем. В те двадцать минут, что я отсутствовала, я думала только о том, как дела у папы, поэтому мой первый вопрос к нему всегда был: «Мы что-нибудь продали?»

Он рассмеялся. «Пока нет, Джо. Пока нет. Но один почти был!»

«Нам нужно скоро что-нибудь продать, папа!»

«Я знаю, дорогая», — отвечал он, — «и мы продадим. Они обещали, что вернутся».

Мне очень нравилось быть с папой на прилавке, потому что он постоянно поощрял меня участвовать в продажах или в шутливых разговорах с другими торговцами и покупателями. Благодаря ему я почти наверняка научился искусству продаж, до такой степени, что в своем воображении я чувствовал, что могу делать это лучше. Да, даже в восемь лет.

Через несколько недель, когда я почувствовал себя достаточно уверенно, я начал все больше выходить из его тени и рассказывать любопытным покупателям историю каждой картины. Например, картина с клипером: я описывал ее историю и путешествие, которое она предстояло совершить, перевозя покупателей с рынка на картину, так же, как папа делал это со мной. Интересная история часто приводила к продаже — это я запомнил на всю жизнь. Я просил отца поделиться со мной историями, которые он рассказывал мне, но он редко соглашался, и мое сердце сжималось, когда покупатель уходил, и мы теряли продажу. Чем больше я вживался в роль продавца, тем серьезнее я к ней относился и тем лучше узнавал ритм работы отца. Если к концу дня он не продавал ни одной картины, он