Две Ольги Чеховы. Две судьбы. Книга 1. Ольга Леонардовна - Татьяна Васильевна Бронзова

– Я кухарку новую наняла. Хорошая женщина, готовит отлично, так что по поводу Антона не беспокойся, – тут же сообщила Маша Ольге. – Для него все будет только диетическое!

– А что же Марьюшка? – удивился Антон. – Она ведь уже лет двадцать как с мамашей…

– Марьюшка, естественно, осталась. Она и на кухне помогает, и в саду Арсению мешается, – рассмеялась Маша.

Маша так испугалась продажи ялтинского дома, что решила быть с золовкой ласковой, ни в чем не перечить, и мамаше так же наказала. Она ясно поняла, что от решения Ольги многое зависит. Внешне жизнь в ялтинском доме наладилась. Никто ни с кем не ссорился, никто ни на кого не сердился.

Чехов писал пьесу, а потому гостей не принимали. Всем посетителям Ольга давала от ворот поворот. В кабинет же вообще никого не пускала, даже Машу. Маша обижалась, но виду не подавала.

– Ты ведь знаешь, как в театре нужна пьеса, – говорила ей Ольга. – А пишется ему нелегко. Говорит, что сюжет труден, и много переписывает. Устает. Ему главное сейчас – покой и тишина.

– А Букишончик написал, что скоро приедет в Ялту. Его-то, я надеюсь, ты к нам пустишь?

– Не говори глупостей! Твоему Букишончику тут все будут рады! А вот твой кавалер Лазаревский, этот военный следователь, решивший, что может переквалифицироваться в писатели, пусть даже и не пытается в дом прорваться. Очень уж говорливый. Бу-бу-бу да бу-бу-бу! – веселилась Ольга.

– У меня у самой от него порой голова начинает болеть, – рассмеялась вслед за Ольгой и Маша.

⁂

Приезд Бунина очень порадовал всё семейство Чеховых. Его здесь любили. Ради него нарушился даже дневной распорядок. Теперь Антон работал только до обеда. После того как профессор Остроумов вынес ему свой вердикт о продолжительности его жизни, Антон Павлович особенно ценил общение с теми людьми, которые были ему интересны, и потому частенько уединялся с Буниным в своем кабинете, чтобы никто не мешал их откровенным разговорам. Через распахнутое венецианское окно доносился запах жимолости, теплый ветерок мягко колыхал занавески…

– Не могу понять, – сказал как-то Чехов, глядя на закат солнца за окном, – как Лермонтов, будучи совсем юным, мог написать «Тамань»? Написать хотя бы одну такую вещь – тогда и умереть не страшно.

– Думаю, Лермонтов, как и Пушкин, это некая вершина, к которой все писатели так или иначе всегда будут стремиться…

– Вы правы. Но правда жизни заключается в том, что есть собаки большие и есть собаки маленькие. И маленькие не должны смущаться существованием больших. Все должны лаять – и лаять тем голосом, какой Господь Бог им дал.

– И к каким же собакам вы причисляете себя, Антон Павлович? – хитро прищурил глаза Бунин.

– А не все ли равно. Главное, что я лаю, – неожиданно широко улыбнулся писатель. – Я лаю, вы лаете… И каждый из нас лает по-своему. Вы вот, например, пишете: «море пахнет арбузом…» А я бы так никогда не написал. Вот про курсистку бы написал… А про море…

– Это какая же курсистка у вас арбузом пахнет? – рассмеялся Бунин. – Уж не та ли, которую мы с вами как-то пару лет назад придумали? Та, что плюнула в открытое окошко вагона, после того как поезд тронулся, а плевок этот отнесло ветром прямо в лицо господину, любовавшемуся ею у соседнего окна.

– Да-да! – улыбался Чехов. – Эдакое крушение зарождающейся любви по неосторожности. И смешно и трагично. Забавный рассказ мог бы у нас с вами тогда получиться.

– Да. Жаль, что мы так и не развили с вами этот сюжет.

Бунин встал с дивана и подошел к окну, где стоял Чехов. Несколько минут оба молча любовались закатом.

– Маша говорила, вы сейчас новую пьесу для Художественного театра пишете? – внезапно спросил Бунин.

– Да. Пишу. Взяли за горло. А я даже рад, что взяли, а то я в последнее время ленив стал…

– Драма?

– Нет. Как всегда, комедия! И что удивительно, три года к ней подбирался, а как начал писать, так герои мои вдруг воспротивились замыслу и стали делать и говорить что-то совсем другое. Получается, не я их придумываю, а они сами по себе действуют и живут, как им вздумается. Порой я и не знаю, чем у меня акт закончится.

– Бунт на корабле? – рассмеялся Бунин. – У меня, кстати, тоже порой так бывает.

– А пойдемте-ка, Иван Алексеевич, чай пить. У нас новая повариха такие пироги с персиками печет, пальчики оближете.

Бунин с удовольствием общался не только с писателем, но и с Ольгой, и с Евгенией Яковлевной, которая его обожала, и, конечно, с Машей. А она просто расцветала на глазах.

– Антонка, – как-то сказала Ольга, когда они уже собирались ложиться спать. – Ты никогда не замечал, что Маша влюблена в Букишончика?

– Влюблена? Он ей, по-моему, нравится просто как писатель, как человек…

– Нет, Антончик, она влюблена и теперь, после того как он развелся, надеется, что он сделает ей предложение.

– Лошадка моя бесподобная, ты что говоришь? Она же старше его минимум лет на шесть!

– На семь!

– Ну вот видишь! Так о чем тут говорить? – пожал плечами писатель.

– И тем не менее она влюблена. Ты бы поговорил с ним. Он ведет себя странно. Он с ней ласков, внимателен. Она страдает.

– Это напоминает мне что-то из моей пьесы «Дядя Ваня», – улыбнулся Чехов. – И если бы это не касалось моей сестры, то было бы просто смешно.

– Ну вот видишь, как ты правдиво всё написал. Поговори с ним. Только аккуратно, чтобы ничего не разрушить.

– Очень это будет неприятно, но, видно, придется, если ты уверена, что она действительно влюблена.

– Влюблена! Она мне сама сказала.

На следующий день Антон выполнил обещание.

– Ну что? – нетерпеливо спросила Ольга, когда Бунин уехал в гостиницу.

– Нет, он к ней не относится как к женщине, а любит ее как очень хорошего друга.

– И что?

– Ничего. Он обещал, что дружбу с ней нарушать не будет, но даст ей понять, что она ему только друг. Через два дня он уедет.

– Понятно. Значит, ты все-таки ошибся в «Дяде Ване», написав, что женщина сначала приятель, потом любовница, а только потом друг.

– Нет, не ошибся. Я сейчас неправильно выразился. Маша ему приятельница. Очень хорошая приятельница. Таковой и останется.

Перед отъездом Бунина из Ялты друзья долго сидели за разговорами в кабинете.

– Я так думаю, Иван Алексеевич, что писатель должен быть обязательно баснословно богат, – говорил Чехов. – Так богат, чтобы мог в любую минуту отправиться в путешествие вокруг света