Только о личном. Страницы из юношеского дневника. Лирика - Татьяна Петровна Знамеровская

одна. Многие наши студенты недолюбливают Олю, особенно Витя. Я с ней в хороших отношениях, и она часто бывает у меня, но одна черта ее характера отталкивает и меня, – это большое самомнение и желание всеми командовать, выставляя себя на первый план. Женя о ней говорит, что она всегда будет предпочитать общество, стоящее ниже ее, чтобы было возможно подчеркнуть свое превосходство, как и свой ум. А Витя говорит мне: «Оля не простой человек, она всегда из себя что-нибудь разыгрывает и очень хитрая. В ней нет самого ценного – естественности, простоты и скромности». Это все метко определяет Олю, и возражать нечего.

Перед отъездом в Крым разыгралась маленькая история. Сережа считает, что скрытой причиной этому являюсь я и увлечение мною Карасика. Но я думаю, что он ошибается и это совсем не так.

28 августа. Сегодня мы встречали дядю Мишу. У него отпуск, и он решил провести его у нас. Я была рада видеть всех своих, да еще и дядю Мишу. Завтра мы ждем папу из лагеря. После обеда я и Боря ходили с дядей Мишей в город кое-что купить; ему хотелось посмотреть нашу главную улицу и мой институт.

Вечером, когда мы все сидели на балконе, я услыхала, что внизу меня кто-то зовет. Я взглянула через перила балкона вниз и увидела Женю и Сережу. Они мне махали кепками и звали сойти к ним. Я побежала вниз по лестнице их встречать. Приезд Жени меня очень обрадовал. За последнее время вместе нам было хорошо. Он и Сережа бывали у нас каждый день. Женя, увидев меня, схватил меня на руки и внес в комнату. Напившись чаю и посидев на балконе, мы пошли погулять по бульвару. Вечер был теплый, и много толкалось народу; мы решили подняться в гору и пройти к нашему институту, где меньше гуляющих и тише. «Знаете что, – сказал Сережа, – я часто наблюдаю, что если идут две девушки, то они между собой всегда говорят о „нем“. Он – это излюбленная тема их разговора». Я выразила свое сомнение, и, чтобы проверить это, мы начали подслушивать чужие разговоры. Пришлось признать правоту Сережи, хотя я и раньше знала, что большинство женщин слишком болтливы; мне стало неприятно от этой чисто женской черты. Обратившись к Сереже, я сказала: «А я не знала, что ты такой любопытный, ведь это свойственно только женщинам, не правда ли?» Уставши толкаться в толпе, выбрав укромное местечко, мы сели на лавочку. «Ну, сегодня у нас на комсомольском собрании Карасик давал класс „ушлоты“, – заговорил Сережа, – конечно, это между нами. Видите ли, ему захотелось ехать в Крым с бахчисарайской группой, а виновница – Татьяна Петровна. Не делай ты таких удивленных глаз. Он даже ко мне стал относиться иначе с тех пор, как стали говорить, будто ты мне нравишься. Все же ревность не простая штучка. В этом и крылась причина всего, а он решил выдвинуть другую причину – политическую, что будто это неправильно, когда в одной группе оба старосты станут руководителями, а в другой два комсомольских вождя, и поэтому одна группа остается на 20 дней без политического руководства; значит, надо одного старосту перебросить в эту группу, а одного из комсомольских вожаков перевести вместо него, из рядовых комсомольцев и даже партийцев [никто] не смог бы руководить политической сознательностью группы! Послушали бы вы, как ради своих личных „серьезных“ интересов Карасик на собрании говорил громкие слова и выдвигал политические причины! А тут встал Кисель[283] и по-товарищески просто попросил, чтобы его на эти 20 дней оставили с Запасчиковым в одной группе. Это он ничем не мотивировал, а просто просил товарищей. Его все поддержали, и Карасик ничего не добился. Его выступление произвело на всех плохое впечатление, и с Киселем отношения испортились». Немного помолчав, Сережа добавил: «Вот какая буза может выйти из-за девчонки». – «Но ты, Сережа, неправ и во многом ошибаешься; это все только твои выдумки. Правда, я не люблю Карасика, вся его жалкая фигура во мне возбуждает отвращение, как и он сам».

На следующий день я забыла об этом разговоре. В этот день мои мысли были заняты Виталием Овсеенко. До этого дня я считала его лучше, чем он есть. Он мне казался человеком неглупым, мягким и скромным. Он намного старше всех нас, и я смотрела на него как на слишком взрослого. Одно время я с ним занималась по математике как с отстающим, и по вечерам он приходил к нам. И вот я случайно заглянула в его душу и ужаснулась. Мне просто стало противно от его слов. Правда, наши некоторые студенты, как и студентки, не всегда стесняются в своих выражениях. Витя, Миша Запасчиков и Олесь болтают разные двусмысленности, а иногда и просто гадости, не стесняясь присутствия девочек, а девочки отвечают им тем же. Мне это бывает противно, и я им не раз говорила, что это все в конце концов войдет в привычку, грани между шуткой и правдой постепенно сотрутся, и они дойдут не знаю до какого свинства и пошлости. Но они мало обращают внимание на это, хотя я знаю и верю, что они не настолько испорчены и что это, возможно, просто привычка, выработанная условиями их прежней жизни, когда их воспитывала улица. В значительной мере это, возможно, и напускное. Очень многие, когда речь идет о серьезном, прекрасно разбираются, что хорошо и что плохо.

Виталий никогда не болтал зря, и однако мне от его слов стало противно. Как-то Витя и я сидели на ступеньках институтской лестницы, и к нам подошел Виталий. Заговорили шутливо о хорошеньких девушках, и тогда Виталий начал развивать свою теорию. В его словах было столько цинизма, они были настолько пошлы и развращенны, что противно было слушать. По его понятию, женщина – существо, созданное только для того, чтобы доставлять удовольствие мужчине, нет ничего, кроме легкого флирта, любовь – глупость и выдумка. Он даже заявил, что любит больше глупеньких девушек, что с ними все получается во много раз проще; умная будет долго раздумывать, а на что ее ум? Лучше всего, когда сегодня одна, а завтра другая, в этом – смена впечатлений, прелесть жизни, не прикрашенная ненужным, отжившим, устаревшим хламом. «Вся радость жизни в мимолетных знакомствах с хорошенькими девушками и в легких с ними романах, ни к чему не обязывающих», – закончил он, и в его словах, как и в голосе, было что-то оскорбительное и слащавое. Я бы