Две Ольги Чеховы. Две судьбы. Книга 1. Ольга Леонардовна - Татьяна Васильевна Бронзова

проводить время с его матерью и сестрой в Крыму, что было для нее просто невыносимо. Даже когда он приезжал к ним в Москву, Маша сразу менялась, и жить с ней становилось трудно. Почему? Ольга понимала. Маша ревнует брата. Она совершенно не могла переносить то, что он всегда стремился к Ольге, слушал Ольгу, делал то, что говорила Ольга… На самом-то деле не так уж он ее и слушал, но Маше казалось, что все происходит именно так. Она чувствовала, что не нужна ему, когда рядом с ним жена, и от этого страдала. То же самое происходило и тогда, когда Ольга приезжала летом в Ялту. Только теперь там страдала от ревности не только Маша, но и мать. Нет. Ольга совсем не стремилась ехать в Ялту на отдых! Там ей было некомфортно.

А между тем пьеса, которую писатель назвал «Вишневый сад», ценой невероятных физических усилий с его стороны начала наконец-то принимать какие-то очертания, в то время как в Художественном театре, которому она предназначалась, продолжали бушевать страсти, и этой весной 1903 года уже назревал серьезный раскол.

– Мы должны ставить пьесы, которые будоражат общественность, – утверждала Андреева на заседании пайщиков. – Максим Горький – вот кто должен быть главным нашим драматургом!

– Вы хотите сделать из нашего театра трибуну для революции? – возмущался Немирович.

– Эти революционные пьесы дают, между прочим, прекрасный доход, – подметил Морозов, показывая, что он заодно с Андреевой.

– Мы, конечно, должны беспокоиться о сборах, но не таким путем, – упорствовал Немирович. – В конце концов наш интеллигентный зритель совсем нас покинет, если будет по-вашему.

– Владимир Иванович прав, – согласился с ним Станиславский. – Спектакли должны представлять художественную, а не революционную ценность.

– Нет, Владимир Иванович совсем не прав, – высказался Морозов. – Его консерватизм не только не приносит нашему театру пользы, но и вредит!

– Вредит? – почти задохнулся от гнева Немирович. – Я наношу вред своему театру? Ну, знаете! Вы, Савва Тимофеевич, уже перешли все границы.

Немирович-Данченко гордо поднялся со своего места и покинул помещение. У него было такое ощущение, что он только что оказался в положении гимназиста, поставленного Морозовым на место. Ему было нанесено сильное оскорбление, и мириться с ним он не собирался.

– Как вы можете говорить с Владимиром Ивановичем в таком тоне? – горячо вступилась за Немировича Ольга. – Вы не имеете права!

– Я не имею права? – воскликнул в сердцах Морозов. – Посмотрим, у кого здесь какие права! Посмотрим, как театр будет существовать без моих вложений! Посмотрим!

И тоже вышел. Андреева разрыдалась. Все были в смятении.

– Что же делать? – растерялся Станиславский.

– Но Морозов действительно взял неверный тон разговора, – поддержала Ольгу Лилина.

– И этот тон он себе позволяет, между прочим, с прошлой весны, – волновалась Ольга. – Мало того, этим тоном он как будто говорит, что Немирович вообще лишний для дела театра. А разве это справедливо?

Многие поддержали ее, но некоторые промолчали, боясь взять чью-либо сторону. А вдруг? Лишь одна Андреева напала на Ольгу.

– Но и с Морозовым нельзя говорить таким тоном, как позволила себе Книппер, – выкрикнула она. – Мы работаем в театре, который он нам построил, мы ставим спектакли, постановку которых он оплачивает…Нельзя кусать руку дающему!

– Да-да! Театру будет трудно без Морозова, – быстро произнес Вишневский, чтобы не дать Ольге ответить на этот выпад, что могло бы привести к непредсказуемым последствиям. – Но, господа! Театру совершенно невозможно и без Немировича…

– Вы правы, Александр Леонидович. Поэтому их надо срочно примирить, – тут же согласился Станиславский, глубоко вздохнув. – Я берусь за это, если вы все, конечно, мне поможете.

Сначала всем составом правления они поехали к Немировичу. Это его порадовало. Раз актеры во главе со Станиславским его поддерживают, он успокоился. Потом поехали к Морозову. Там главной в примирении выступила Книппер. Прежде всего она извинилась перед ним за свой тон, затем все пайщики сообщили Морозову, что уже были у Немировича и тот сожалеет о произошедшем инциденте. Затем поговорили о том, как и тот, и другой каждый по-своему необходимы театру… В общем, все старались как могли. Морозов принял извинения.

– И все-таки мы вовремя осадили Морозова, – радовалась Ольга после этого. – Больше он не позволит себе так обращаться с Владимиром Ивановичем!

Морозов и Немирович-Данченко встретились. Поговорили. Пожали руки. И внешне, казалось, конфликт был абсолютно улажен, но никто в театре тогда еще не знал, что Морозов не умел прощать.

⁂

Зимний сезон закончили чеховскими «Тремя сестрами». Восторженная публика неистово кричала «браво», как обычно, занавес закрывали и открывали много раз, а затем труппа собралась на гастроли в Петербург.

В этот раз Немирович договорился в столице с Сувориным. Тот предоставлял им роскошную сцену своего театра, но с условием, что Художественный театр даст ему разрешение на постановку в следующем сезоне пьесы «На дне». Немирович-Данченко соглашение подписал. Почему бы и нет? В эти гастроли в Петербурге Художественный театр покажет свою постановку, а на следующий год – пожалуйста, делайте свою. Оставалось только автору пьесы поставить на этой бумаге свою подпись.

– Никогда! – закричал Алексей Максимович, как только услышал об этом. – Между мной и Сувориным не может быть никаких соглашений. Никогда!

– Почему такая категоричность? – изумился Немирович. – Суворинский Малый театр – один из лучших в столице.

– Суворин – антисемит. А с антисемитами я никаких дел иметь не намерен!

«Опять скандал. Ну почему, как только что-то касается Горького, так сразу начинаются одни неприятности», – переживал Немирович.

Но вскоре ему удалось все-таки этот конфликт с Сувориным уладить, и тот предоставил свою сцену Художественному театру без всяких условий. Суворинский театр был выстроен на реке Фонтанке. Большой, красивый зрительный зал, обустроенный удобными креслами, вмещал в себя 1100 зрителей, потолки в зале и зрительских фойе, украшенные росписью и лепниной, поражали богатством, в полукруглых нишах притаились изящные скульптуры, на мраморной лестнице стояли фигуры мальчиков-арапчат, держащих в руках лампы освещения. В общем, все, что предназначалось для зрителей, было роскошно, а вот в артистических уборных ощущалась сырость, мебель была старой, потертой, и вообще было грязно и неуютно.

– Не думала, что у Суворина за кулисами такая неопрятная нищета, – поделилась своими ощущениями с другими актрисами Ольга Книппер, зайдя в одну из гримерных.

– Да уж, – поморщилась Лилина. – Огромная разница с нашим театром!

– У нас, правда, сейчас новое здание и вся мебель новая, – сказала Самарова, – но в «Эрмитаже»-то у нас было хотя бы чисто. Надо попросить, чтобы здесь всё вымыли и проветрили!

В Петербург привезли только два спектакля: «Дядю Ваню» Чехова и «На дне» Горького. Ольга была занята в обоих.

– Кошмар, – говорила она