Только о личном. Страницы из юношеского дневника. Лирика - Татьяна Петровна Знамеровская

ветвей на бульваре. Мрак спускался на землю, заволакивая все предметы легкой сероватой дымкой. Внизу балкона я услышала голоса Коли и Мары. Они меня звали и шли ко мне. Позднее пришел Нюся, и мы еще долго после вечернего чая сидели на балконе, оживленно разговаривая. Они много рассказывали о своих похождениях и новых знакомствах с «софочками» на пляже. Когда пришел также и Миша, стало еще веселее. Я люблю, когда эта неразлучная тройка приходит к нам. Я давно так много не смеялась, как в этот вечер.

8 июля. Во мне с прежней силой осталось стремление к чему-то не совсем обычному. Меня неудержимо тянет увидеть новые страны и знать все самой, а не только по книжкам. Я хотела бы побывать в Италии, Египте. Я всегда горю жаждой много видеть и знать. Я до смешного остро воспринимаю все впечатления, и Женя, подсмеиваясь надо мной, говорит, что моя мечта – сражаться с индейцами или тиграми, засунув в оба кармана по нагану и волоча за собой станковый пулемет.

Конечно, это все ерунда. Но мне понятна любовь Лавренева[273] к бурям, в которых особенно ярко раскрываются человеческие характеры и человеческие силы, жизнь становится большой и яркой, все мелочное и обыденное отступает на задний план. Как Лавренев, я не терплю того, что он называет «мещанством», и, видимо, как и он, я не создана для того, чтобы «вертеть ручку котлетной машинки»[274]… хотя и понимаю, что в жизни это необходимо. Но разве не каждому свое, в соответствии со склонностями? И разве не следуя своим склонностям человек только и может осуществить себя полностью, а значит, и дать в жизни максимум того, на что он способен? Я ненавижу насилие над личностью.

9 июля. Вчера начала читать «Между двух зорь» Ивана Новикова[275]. Он описывает молодежь 1905 года. Очень странная книга – в ней показана нравственно больная молодежь и поиски лучшего, нового, неудовлетворенность и безысходная тоска, неумение осуществить на деле свои запросы и в конце слабость и самоубийство. Мысль о самоубийстве является даже у 14-летних, как будто это единственный выход.

Вечером пришли Мара и Коля, и с ними Миша. Мы пошли гулять в парк, а придя домой, опять сидели на балконе. Коля за это время страшно загорел и похож на индейского вождя. В этот вечер он много острил. Ему вторил Миша, как всегда, был слегка меланхоличен и насмешлив Мара. Когда мы перешли после чая из столовой на балкон и Коля сел рядом со мной, я насмешливо несколько раз пригладила рукой его растрепавшиеся волосы, а он наговорил мне много комплиментов, уверяя всех, что я день ото дня, вырастая, становлюсь все привлекательнее, что я умнее всех «софочек», что только со мной интересно говорить и не бывает скучно. А давно ли, зимой, на одном из институтских вечеров Коля уверял всех и меня, что я самая маленькая в институте девочка, совсем еще ребенок и похожа на школьницу! Правда, теперь Коля испортил все свои комплименты, сказав: «Я еще не встречал таких, как ты, но через год, я уверен, когда ты еще больше вырастешь, ты изменишься и уже не будешь такой». – «Ты в этом уверен? – спросила я. – И тебе хочется, чтобы я стала похожа на прочих „софочек“? Я хотела бы всегда сохранить свое лицо и не быть ни на кого похожей». Мара меня поддержал, заметив: «В характере Тани есть много оттенков не всегда вполне уловимых, но принадлежащих ей одной».

Рудяки

1 августа. Давно я не писала свой дневник, а потому приходится возвращаться к прошлым дням. Вот я снова в Рудяках, куда Боря и я приехали 12 июля. Из Днепропетровска мы выехали пароходом, в Ржищеве нас встретил папа, и в лодке мы приехали в Рудяки в нашу новую квартиру. У нас хорошая большая комната, выходящая в сад. Хозяйка нас встретила приветливо, но она малоразговорчива, и в хате, кроме нее и мужа, который целый день на работе, никого нет. Мы с Борей бегаем купаться к Днепру, загораем на горячем песке и много гуляем. Здесь я встретилась с Юрой Семеновым, сыном начарта[276], одних лет со мной, с которым мы встречались в детстве в Киеве, а потом разъехались по разным местам. За это время он вырос, стал другим, и только сохранились некоторые черты, напоминающие Юру-мальчика. Все дни он проводит с нами, и мы, взяв лодку и продукты, уезжаем по Днепру на целый день к песчаным горам. Мне доставляет удовольствие ходить босой, в купальном костюме и чувствовать себя дикаркой. Снова мы здесь встретились с Ипатовыми, Мухиными, но Фоминых и Сергеевых уже не было. Здесь все знакомо, все, как было раньше, и без перемен, но только внешне. В действительности многое слишком для меня изменилось.

3 августа. Раннее летнее утро, и еще чувствуется ночная свежесть воздуха, а солнце, поднимаясь выше, разгорается ярко, предвещая жаркий день. Я сижу под яблоней с книгой, а Боря пошел с Юрой копать червей для рыбной ловли. К нам в полк из Киева в легкой маленькой лодке приплыли два командира запаса и попросили свою лодку спрятать в сарае нашего хозяина и ею пользоваться, когда мы хотим. Боря с Юрой часто выносят на реку и плавают на ней, иногда переворачиваясь, за что на них сердится мама. Кругом все тихо, с полей и лугов несется аромат трав. Я снова раскрываю книжку, углубляясь в стихи Сосюры, и некоторые из них особенно [хочется] переводить.

Продолжаю писать позднее. День был очень жаркий, и я несколько раз бегала купаться. На Днепре видела Ипатову и долго с ней разговаривала. Ее муж – рыболов и часами сидит в лодке с удочкой, как и Мухин. Мы теперь живем дальше от Днепра и к реке проходим через двор нашей бывшей хозяйки. Когда кто-нибудь из них видит нас, всегда нас останавливают и Алена приносит угощение. Они очень жалеют, что мы у них не живем. Проходя мимо хаты, я часто вижу Мухину; она все так же неискренно приветлива, а ее сын как картинка красив и похож на отца. Вечером приехал папа из лагеря с новым комиссаром Рябогиным, вместо Фомина. К нему скоро приедет его жена и остановится у нас. Мама все же побаивается нашей хозяйки и по ночам долго не засыпает. Я здесь пробуду до 15-го числа и поеду в Днепропетровск пароходом, одна, на практику.

4 августа. По целым