Иван Тургенев. Жизнь и любовь - Полина Ребенина

держаться пока на волнах жизни и думать о пристани – да отыскав товарища дорогого и милого как Вы, товарища по чувствам, по мыслям – и главное – по положению (мы оба с Вами уже немного ждем для себя), крепко держать его руку – и плыть вместе, пока… Вот Вам исповедь человека, который не «сирена» увы!.. не «тигр» и не «белый медведь», а просто старик, который еще не разучился любить – и очень Вас любит… Ив. Тургенев» (июль 1859 года).

Об этом же он пишет Маркович, но более сдержанно и коротко, но и в этом письме есть важные слова: «…ветер веет мне в лицо – а на сердце у меня – едва ли не старческая грусть. Нет счастья вне семьи – и вне родины; каждый сиди на своем гнезде и пускай корни в родную землю… Что лепиться к краешку чужого гнезда?» (22 июля 1859 года).

По всем этим письмам ясно видно, что дочь Тургенева была права и не только она, но и Тургенев теперь чувствует себя «лишним человеком» в семье Виардо. Тургенев уже душевно отдалился от певицы и между своим прошлым и настоящим видит непроходимую пропасть.

* * *

Тургенев планировал после сдачи дочерью выпускного экзамена поехать с ней на неделю по Рейну и приглашал Маркович присоединиться к ним. Но поездка эта не состоялась по причине весьма прозаической – нехватки у Тургенева денежных средств. Однако он все-таки до отъезда в Россию непременно хотел встретиться с Маркович и писал ей об этом. «Где Вы будете начиная с 12‐го до 20‐го сентября нового стиля? Где бы Вы ни были, я к Вам приеду и проведу с Вами дней пять» (1 августа 1859 года).

Маркович пригласила Тургенева приехать к ней в Остенде, однако встреча не состоялась. Он пишет: «Бейте меня, ругайте меня, топчите меня ногами, милая Марья Александровна: я безобразный, гнусный человек – я не приеду в Остенде, я прямо скачу в Берлин, а оттуда в Штеттин на пароход (который отходит в четверг) – а там в Петербург, в Москву и в деревню – куда мне непременно нужно попасть к 20‐му сент. нашего стиля! – Я уж и счет потерял, в который раз я Вас обманываю – я красен, как рак, от стыда в это мгновенье, я даже не смею просить у Вас прощенья. Но Вы будьте все-таки великодушны и напишите мне: Орловской губернии, в город Мценск – где Вы намерены провести зиму? – Я буду в Петербурге» (Парнас, 6–8 сентября 1859 года). Непонятно, что задержало Тургенева, известно лишь, что в Парнасе он был с братом Виардо Мануэлем. Похоже, что взаимоотношения Тургенева с Маркович были иными, чем с графиней Ламберт, более земными. Письма к ней, как правило довольно короткие, написаны в телеграфном стиле, но все дышат желанием встретиться. Тургенев ничего не скрывал от Виардо, и та подшучивала над писателем по поводу его «толстой украинки Вовчек».

В 1859 году директор парижского лирического театра Л. Карвальо задумал поставить «Орфея» Глюка с Виардо в главной роли. Музыкальное руководство он поручил Берлиозу, и, чтобы пройти с Полиной партию Орфея, тот приехал в Куртавнель летом 1859 года. Там в это же время находился Тургенев. Современники утверждали, что певица для своего творчества нуждалась в вдохновении, и в этот раз источником вдохновения и «близким другом» стал для нее Берлиоз.

Из Бельфонтена, куда Тургенев едет из Куртавнеля, чтобы поохотиться, он пишет графине Ламберт:

«Я четвертого дня получил Ваше письмо 26‐го июня, любезная графиня – оно дней двадцать пролежало на почте… А теперь я нахожусь в гостях у княгини Трубецкой (матери княгини Орловой) – очень доброй и милой, хотя несколько эксцентрической женщины. У меня отдельная комнатка в отдельном флигеле, и я много работаю над новым моим романом. Эта работа отвлекает мои мысли ото всего другого и придает им что-то плоское и безжизненное, которое, вероятно, отразится в этом письме.

А между тем я бы так желал именно теперь владеть всеми своими способностями, чтобы отвечать Вам на Ваше милое, слишком милое письмо. Как можно говорить человеку такие лестные вещи, и говорить их так умно и красиво – что он, хотя краснел от незаслуженных похвал, не может не любоваться их выражением? Пожалуйста, не балуйте меня слишком, а то вы будете виноваты, если я стану тщеславным; кроме того, уверяю Вас, самые тонкие похвалы все-таки не стоят в моих глазах Вашей доброй дружбы и расположения, которыми я дорожу больше всего на свете и за которые я с нежной благодарностью сто раз сряду целую Ваши прекрасные руки.

Мне очень приятно видеть из Вашего письма, что настроение Вашей души спокойнее и светлей. Жизнь – не что иное, как болезнь, которая то усиливается, то ослабевает: надобно уметь переносить ее припадки – и Вы в этом деле мастерица. Разница этой болезни от других состоит в том, что лучший для нее врач – другой больной, т. е. другой живущий, в особенности друг; мы часто в Вашей комнатке на Фурштатской помогали своим недугам. Мысль об этой комнатке всегда представляется мне, когда мне тяжело…» (23 июля 1859 года).

То новое произведение, над которым начал работать Тургенев, – это роман «Накануне». «Дворянское гнездо» было трогательным прощанием с устаревшими порядками жизни, уходящими в историю, причем все высшие, идеальные их потребности и стремления были выставлены в лучезарном свете, как это бывает почти всегда и с людьми, и с порядками, с которыми прощаешься навсегда. В самом упоении славой и на первых же порах общего одушевления Тургенев почувствовал, что есть опасность продолжать такие же отношения к отжившему времени и далее. После «Дворянского гнезда» Тургенев попрощался с дворянским периодом в своем творчестве и, начиная с романа «Накануне», стал описывать «новых людей», которых он увидел в революционерах-разночинцах.

Написание романа «Накануне» продвигается за границей туго, легче всего Тургеневу работается на родной земле, о чем он упоминает в письмах: «…я, как Антей, не могу покинуть родной земли, не лишившись и тех немногих сил, что имел». Тургенев решает вернуться в сентябре в Россию, в Спасское, где в уединении завершить начатую работу. Он пишет другу Анненкову: «Надеюсь к половине ноября привезти в Москву из деревни (где я буду сидеть взаперти до того времени) роман, который объемом будет больше «Дворян<ского> гнезда». Каков он будет в исполнении – это ведают одни боги. Я должен Вам сказать, что я так постоянно занят своим произведением – даже тогда, когда