По обе стороны океана - Даниил Григорьевич Гуревич

– Здравствуйте, – сказала она, протягивая руку. – Я Вера. Проходите.

– Моя жена, – уточнил Витя.

Валя обняла и поцеловала ее. За спиной Веры, сгорая от любопытства, стояла очаровательная девчушка лет десяти в очках. За ней стоял худенький мальчик, тоже в очках и примерно того же возраста.

– Это Катюша, наша дочка, – представила ее Вера.

Катя, приняв это за сигнал, бросилась к Вале и прижалась к ней.

– А это Илюша, мой сын, – сказала Любаша.

Илюша подошел к нам и протянул руку.

– А где Герман? – спросила Валя.

– Позже подойдет, – ответила Любаша.

В квартире ничего не изменилось. Было так же скромно и уютно. Валя, оглядываясь по сторонам, с теплотой дотрагивалась до каких-то вещей, вызвавших у нее приятные воспоминания. В большой комнате обеденный стол ломился от еды.

– Давайте за стол. Вы же голодные, – сказала Вера.

– Безумно! Но сначала подарки, – ответила Валя и положила чемодан на диван.

Первыми она передала подарки детям. Вещи для Катеньки она не только покупала в магазине, но и привезла кое-какую одежду, которую раньше носила Маша. Все вещи были из хороших магазинов и в прекрасном состоянии, и у Вали просто не поднималась рука их выбросить. В их числе был ярко розовый плащ, который мы купили Машеньке во Франции, и который, когда она его носила, привлекал к себе внимание прохожих. Катенька сразу его на себя надела и бросилась смотреться в зеркало. Илюшенька прикладывал к себе джинсы, которых у него никогда не было. Валя стала передавать подарки для Веры, которая, смущенно улыбаясь, с благодарностью их принимала.

– Ой, извините, – вдруг воскликнула она, – мне надо срочно на кухню. Иначе у меня манты переварятся.

Пока она возилась с мантами, в кухню ворвалась Катенька.

– Смотри мама! Тете Наде тоже перепало, – закричала она, показывая Вере пачку с колготками.

Манты, которые я раньше никогда не пробовал, оказались похожими на огромные пельмени и безумно вкусными. Вообще, вся закуска на столе была очень вкусная. Вера оказалась искусной поварихой. А вот Витя оказался большим любителем выпить. Он уже в аэропорту встречал нас хорошо поддавшим, а сейчас, не дожидаясь других, пил рюмку за рюмкой. Скоро он так напился, что постоянно встревал в разговор, причем говорил очень громко и с трудом. Я видел, что и Варваре Георгиевне и Вере было перед нами стыдно. Но когда Катенька тихо попросила его перестать пить, я не выдержал.

– Послушай, Витя, – прервал я его. – Тебе, видно, безразлично мнение твоей сестры, которая не видела тебя много лет. Но здесь сидит твоя семья. Твоя жена, маленькая дочка. Как ты можешь так напиваться перед ними? Ты что, алкоголик?

В комнате повисла тишина. Все смотрели прямо перед собой, и только Катенька испуганно повернула голову к папе.

– Да ладно… – наконец произнес Витя и вернул на стол наполненную рюмку. Выглядел он при этом как побитая собака. Мне вдруг стало его жалко и даже стыдно за устроенную мной сцену. Потом мне стало стыдно вдвойне. Когда мы закончили есть и женщины начали убирать со стола, Витя предложил пойти на балкон покурить. Балкон был во второй маленькой комнате, где стоял раскладной диван, а перед ним – большой комод. На комоде, около маленького телевизора, лежали две большие стопки художественных альбомов. Одна была о великих художниках, другая – о самых значительных музеях мира.

– Интересуетесь живописью? – спросил я.

– Это мои. Я с детства люблю картины.

Валя мне говорила, что ее брат рос отчаянным хулиганом и был грозой улицы. И вместе с тем такая любовь к живописи.

– Витька, ты извини меня за то, что я тебе мораль читал. И главное, перед твоей дочерью.

– Не вопрос. Ты че, думаешь, я не понимаю. Катюху жалко. Да и Верка отличная баба. Надо завязывать. Но не получается ни хера… Мне тут сказали есть один экстра… что-то там…

– Экстрасенс, – подсказал я.

– Во, во. Экстрасенс. Иванов. Я мужика одного знаю. Его жена из дома выгнала, так пил. А после Иванова уже год в рот не берет.

– Отлично. С деньгами мы поможем.

– Не. За такое мужик должен сам платить. Бесплатно только сыр в мышеловке.

Перед тем как вернуться к столу, я решил позвонить Стасу, телефон которого мне дал Штемлер, и сказать о своем приезде.

– Алло, – услышал я в трубке его голос.

– Привет, Стас, – сказал я.

– Данька?! – закричал он, сразу узнав меня. – Чертяка! Ты из Америки?

– Нет. Из Питера. Я сегодня прилетел на пару недель. Увидимся завтра?

– Ты еще спрашиваешь, засранец! – возмутился Стас.

– Давай завтра. Около тебя есть метро?

– Да, «Просвещения».

– Тогда завтра в шесть у входа. Пока.

– Пока, – сказал Стас и повесил трубку.

Только сейчас, услышав его голос и договорившись с ним о встрече, я понял, как мне не хватало его в моей жизни. У меня в Америке есть близкие и верные друзья, но Стас – это совсем другое. Он – мое детство, моя юность. Во время нашей дружбы моя жизнь текла легко и радостно. И в чем-то благодаря ему.

Было уже поздно, а Герман, Любашин муж, так и не появился. Мы вызвали такси и подвезли Любашу с сынишкой к ним на Петроградскую.

На следующее утро, пока Валя еще спала, я решил выйти на улицу и пойти посмотреть на свой старый дом на Орджоникидзе. Подойдя к нему, я зашел во двор. Его было совсем не узнать. Он превратился в настоящий сад. Наш балкон на четвертом этаже был застеклен. Мне хотелось посмотреть, как выглядит сейчас наша квартира, что за люди, которые в ней живут. Сейчас было очень рано, но я решил, что за время пребывания я обязательно это сделаю. Я вышел на улицу и пошел дальше по улице Ленсовета. Около стеклянного магазина ко мне подскочил мужик и предложил скинуться на бутылку.

– Несколько рановато, – сказал я.

– Не, они уже продают.

– Для меня пить рановато, – ответил я и пошел дальше.

Подходя к Алтайской улице, я увидел дворничиху, подметающую тротуар. Привычного фартука на ней не было, и одета она была совсем не как дворник. Да и лицо у нее было, скорее, интеллигентное. Она подняла голову и посмотрела на меня.

– Вам говорили, что вы похожи на Блока? – сказала она мне вслед.

Я даже остановился от неожиданности.

– Пару раз, – ответил я. – Вы читали Блока?

– Я понимаю. Дворник, читающая Блока… Но я не всегда была дворником, – сказала она и продолжила подметать улицу.

Что-то от моей ранней прогулки мне стало грустно, и я