Эмигрантские тетради: Исход - Федор Васильевич Челноков

выскочить на улицу, то филеры следовали по пятам и можно было ждать ежеминутно какого-нибудь скандала или неприятности, почему он и предпочел два с половиной года почти не выходить из дома, а он человек холостой и совершенно одинокий, почему и немудрено, что в такой обстановке нажил себе жестокую неврастению.

Моему приезду он положительно обрадовался, говоря, что месяцами не видает людей, с которыми можно говорить попросту и что-нибудь узнать от них о происходящем на белом свете. Русских газет и верных известий из России почти нет, а если и есть что, так не с кем обсудить их, чтобы добраться до их правды или лжи. Говоря о болгарах, он только морщил лоб и отмахивался рукой. Живя давно в Софии, зная их великолепно, он относился к ним с совершенным недоверием: всякого болгарина можно купить и от каждого всегда надо ждать какого-либо предательства. Во время войны они нашли нужным со своего нового собора снять мраморную плиту с надписью о посвящении собора русскому святому Александру Невскому и заменить новой, с посвящением собора Кириллу и Мефодию, но, когда выяснилось, что немецкая ориентация не вывезла, война оказалась проигранной, и хотя Россия и находится в ее настоящем бедственном положении, но все-таки в числе победивших союзников, стало необходимым вытащить плиту с Александром Невским и водрузить ее на старое место.

Этот чрезвычайно ничтожный на вид эпизод самым лучшим образом характеризует болгар – они, как флюгер, способны вращаться с каждым новым ветром, а потому и рассчитывать на них невозможно. По словам Кулева, обращаясь самым жестоким образом с нашими пленными, попадавшими к ним с Солунского фронта, они теперь не знают, как подлизаться к русским. По примеру Сербии, они учредили моление в церквах о восстановлении России. Собирают деньги, и крупныу, на помощь нашим беженцам, а болгары нелегко расстаются со своими деньгами. Самое же интересное то, что они ожидают восстановления России для того, чтобы просить ее обратить Болгарию в свою губернию. Прожив в Софии всего несколько часов, конечно, я не мог войти в сношение со многими людьми. Но буквально все, с кем пришлось поговорить, только и плакались о потере русского расположения и жаждали скорейшего мира с ней.

Во время нашей продолжительной беседы с Кулевым он сообщил мне, что во вчерашних газетах появилось сообщение, что в Варну прибыл вновь назначенный русский консул. Кто мог назначить его и как это могло случиться без ведома голландского посольства и Кулева, он понять не мог. Но сообщение это произвело такое впечатление, что посольство целый день осаждалось запросами и расспросами софийцев. Из этого видно, до чего все заинтересованы восстановлением сношений с Россией. Это сообщение сильно волновало Кулева, так как за последнее время появлялось много всяких авантюристов, от которых ему приходилось, хоть и с трудом, отделываться благополучно, но такого случая еще не было. В объявлении сообщалась и фамилия назначенного консула: это был какой-то полковник Попов. Кулев знал здесь одного болгарина с этой фамилией, но тот во время войны дезертировал в Россию, чуть ли не прапорщиком. Почему едва ли это мог быть тот же Попов, да и едва ли он рискнул бы вернуться на родину после дезертирства, [ведь] его могут арестовать каждую минуту.

Пока мы говорим об этом деле, раздается звонок, Кулев идет отпирать дверь. Видя входящих двух господ, я было поднялся уходить, но Кулев сделал мне умоляющий жест, и я остался. Вошедшие были: полковник Попов, в статской, невероятно шикарной одеже, с бриллиантами и браслетами на руках, жемчужиной в галстухе, и сам он отличался редкой красотой; с ним вошел человек пожилых лет. Познакомившись, я узнал, что это воспитатель царя Бориса, живущий во дворце, а у него остановился полковник, тот самый дезертир, о котором говорил Кулев. Кулев был как на иголках, меня по фамилии он не рекомендовал, а представил просто как русскаго. Попов с важностью занял свое место и сообщил Кулеву, что прибыл, чтобы занять консульское место, что в Добровольческой армии ему дано поручение восстановить торговые сношения, а для первого случая он доставил в Варну 80 000 пудов соли, которую намерен выменять у правительства на другие товары или английскую валюту; а если предложения будут ему недостаточно выгодны, он уедет в другое место. Кулев же говорит: «Но ведь правительство может просто соль реквизировать на пристани». Попов посмотрел на него искоса, будто говоря – «что я, дурак что ли», и сообщил, что пароход стоит далеко в море, но об этом говорить не стоит, он имеет возможность доставить 8 000 000 пудов соли, значительное количество кож и, помолчав, добавил: «можно будет доставить и хлеба».

Я с удивлением смотрел на него и думал – это когда Россия-то голодает и сидит без обуви?! Ай да ловкач. С этого он начал свое наступление на Кулева, говоря, что в старые посольские дела и дела консула он входить не намерен, но что для начатия новой деятельности ему нужно две комнаты для канцелярии и четыре для его персоны; [а поскольку] он думает прожить здесь долго, полгода, то решил из России выписать свою семью. Эти помещения требовал, чтобы были отведены в здании посольства. На это Кулев попросил предъявить ему бумаги, на основании которых он предъявляет требования, что его дело – посольство охранять, а распоряжаться им может только голландский посол, которому и представит эти документы вместе с письменным заявлением Попова. Попов предъявил бумагу, в которой какой-то главноуполномоченный Алексеев просит всех оказывать содействие Попову для восстановления торговых сношений между Россией и Болгарией, только и всего. Тогда этот господин начинает грозить Кулеву, что отставит его от службы, а если он хочет, то может, как опытный человек, войти в состав консульства, что у Попова имеется с собой 100 000 рублей, которые они могуть вместе тратить, а если находящиеся документы не достаточны для занятия помещения в посольстве, то он пошлет к Деникину своего деньщика, который скоро доставит эти бумаги. Бедный Кулев вес трясется, руки не находят места.

Эта беседа продолжалась ровно три часа. Кулев остался верен своей позиции, а Попов, как ни старался, [не смог] добиться от него помещения – так и ушел с тем, что надо подать письменное заявление с оправдательными документами на звание консула и на право получить помещения. Он обещал сделать это на следующий день, но на следующий день ничего не поступило, а я уехал, почему и не знаю, чем кончилась эта авантюра. Кулев же был чрезвычайно взволнован и просил меня отвезти доклад о случившемся нашему послу в Константинополь, что я и исполнил. Что касается моих дел, то от Кулева я узнал, что необходимо получить французскую