Эмигрантские тетради: Исход - Федор Васильевич Челноков

вокзале успокоил нас, сказав, что в девять часов придет поезд из Софии, будет ночевать здесь, а завтра утром пойдет обратно, забрав нас с собой. В этом поезде можно и ночевать. Ну слава Богу, хоть не на улице. Поезд пришел, было темно, мальчуганы схватили и свое, и мое добро и ворвались в великолепный вагон 1-го класса, когда публика из него еще не успела выбраться. И лишь только это стало возможно, захватили три купе, завалив их вещами главным образом моей молодежи, а добра у них была целая куча. Через несколько времени является какое-то начальство и осведомляется недовольным голосом, кто это распорядился поместить нас сюда? Но узнав, что мы русские, объявил – «русским почет» и, поставив к нам кондуктора, приказал, чтобы в русские три купе никого не пускать. Таким образом слухи об ухаживаньи болгар за русскими оправдались, и мы получили такой ночлег, о каком и не мечтали.

В мое купе я пригласил чеха-скрипача, ехавшего все время с нами. Он лет шесть жил в Тифлисе, хорошо говорил по-русски, горько горевал, что не может из-за нашего сумбура вернуться туда. Он очень полюбил Россию, кроме Тифлиса, живал и в других местах. Прелести большевизма он познал: 200 000 корон, накопленные им, лопнули в Венгрии, и теперь он, почти без гроша, пробирается в Софию на заработки. Опять эта удивительная симпатия к России! Хоть оно и верно, что иностранцам жилось в ней всегда лучше, чем природным русским.

Ночь прошла отлично. В этом же вагоне с утра мы двинулись по направлению к Софии. Каждые 20 километров приходилось видеть из окон большие французские лагери с артиллерией, пулеметами и всякой штукой. Расстояние от Цареброда до Софии километров 60–70 мы проехали отлично, ведь здесь неприятель никого не грабил и ничего не разрушал, и все находится в полном порядке. Странно было думать, что эта страна оказалась побежденной, а разоренная Сербия без железных дорог и мостов вышла победительницей. В Софию приехали часов в 11, и передо мной был целый день для осмотра.

София

Я остановился в гостинице под названием «Бульварная», на длинной улице, идущей прямо от вокзала, называющейся каким-то немецким женским именем, которое выскочило у меня из памяти. Выйдя на улицу, я скоро дошел до какой-то церкви, куда и зашел посмотреть, но в ней ничего не было интересного. Тогда я начал спрашивать какую-то даму, как пройти к собору, она хорошо говорила по-русски и взялась сопровождать меня по городу, что было очень на руку в виду экономии времени. Прежде всего она показала мне чрезвычайно старую церковь, напомнившую храмы в Сараеве: так же она была в земле и такая же сумрачная и бедная. Ей насчитывается что-то лет 600, и она пережила все турецкие гонения и зверства. Дальше пришли к еще более древней церкви, выстроенной на развалинах римских бань, прошли мимо турецких бань, ныне превращенных в здание музея, видели дворец царя Бориса. Добрались и до памятника Александру II, о котором говорили, что во время войны его уничтожили, но он находится в полной неприкосновенности и, мало того, на нем болталось два совершенно высохших венка.

Наконец мы добрались до русского посольства, но было уж поздно заходить туда, и я свой визит отложил до «послеобеда». Идя к посольству, обратил внимание на прелестную русскую церковь. Этим обзор еще не кончился. Мы направлялись к древнейшей церкви Софии, выстроенной еще Юстинианом. Стены и своды в ней целы, одна маленькая часть теперь отремонтирована и в ней производится служба, а другая же, бо́льшая часть, еще будет ремонтироваться недалеко от этого храма. На большой площади стоит еще неосвященный новый собор[95], выстроенный архитектором Померанцевым и расписанный нашими художниками, но в этот день мне, за поздним временем, попасть в него не пришлось и я ограничился наружным осмотром. Он очень мне понравился комбинацией византийских золоченых плоских куполов с ниспадающими полукуполами-сводами. Он очень велик, и это нагромождение, благодаря его размерам, имеет, в общем, красивую легкую форму и не представляет из себя грубой и тяжелой кучи, что при других размерах могло бы легко случиться.

Отсюда пошли на последний осмотр, который произвел на меня самое сильное впечатление. Это памятник нашим русским врачам, павшим в войне 1877–1878 гг. Это страшный памятник, и еще он страшней благодаря неслыханной благодарности, какую явила Болгария в последнюю войну России. Это высокая пирамида сложена из мало обделанных камней, высоко наверху надпись: «Шипка, Плевна, Филипополь и Адрианополь». На каждом из камней пирамиды пять-шесть и больше фамилий павших врачей, а пирамида велика, камней много – сколько же имен она хранит на себе в упрек изменившим болгарам? За что погибли эти жизни, и сколько бы они принесли пользы своему отечеству! Этот памятник – вечный позор болгарам. Как они ни финти и ни виляй теперь хвостом перед русскими, но кровь этих невинных жертв всегда будет вопиять о мщении. На вершине памятника выросло три порядочных деревца, свидетельствующих о том, что памятник забыт и никому не нужен…

По дороге моя спутница показала человек пять генералов, поневоле облачившихся в статское платье: по настоянию союзников, болгарская армия уничтожается, а для нужд страны оставляется всего три дивизии. Но генералы наряжены такими франтами, и виллы у них, по указаниям той же дамы, так хороши, что, пожалуй, им тужить не о чем. Мой лакей в гостинице, говоривший отлично по-русски, окрестил всех болгар жуликами, и что денег им даже показывать невозможно, что, кажется, и сам оправдал на деле. Прожив в Кубанской области 10 лет от 12 до 22-летнего возраста, он нажил 16 десятин земли и 30 000 рублей денег. Этот субъект тоже очень горевал, что еще нет мира с Россией, что мешает ему вернуться к своему имуществу.

В пять часов я пришел в наше посольство. Позвонил – не отпирают. В это время подходит господин хорошо одетый, вынимает ключ из кармана и довольно сердито спрашивает, кого мне надо. Это оказался сам Кулев, наш драгоман[96]. Я назвал себя, и мы вошли в маленький его кабинет, остальное здание посольства все закрыто и находится у него на хранении. С первого взгляда было ясно, что имеешь дело с неврастеником. Прожив в этом доме все время войны, он чрезвычайно редко мог выходить из него, да и то стараясь быть незамеченным, хотя это было чрезвычайно трудно: у каждого выхода этого очень большого дома стояли филеры, и со всех сторон владение охранялось жандармами и полицией. В дому нельзя было зажечь лишней лампы, чтобы не вызвать подозрение всегда внимательной стражи, а если когда и приходилось