Только о личном. Страницы из юношеского дневника. Лирика - Татьяна Петровна Знамеровская

местах делается грустно, и немного смешно. Сколько детской робости, боязни сознаться перед собой в своих чувствах, непонимание их настоящего смысла! Я теперь спустилась на землю, стала старше, от прежней застенчивой девочки не осталось следа. У меня появилось много самообладания, самоуверенности, и я стала земная. По-прежнему люблю цветущую землю и жизнь – земной любовью. Я хочу содержательной, яркой, разнообразной жизни, я люблю сильные ощущения, я умею быть дерзкой. И я стала хуже, утратив то единственное, что могла бы дать мне только удача в первой любви.

Не смотрела ли я на поцелуи как на что-то священное, считая, что целовать можно только одного человека, которого любишь? Я не понимала, что поцелуям можно не придавать возвышенного значения, что можно увлекаться, беря поцелуи, и даже целовать самой тех, кто нравится и влечет к себе. Поцелуй Коли многому научил меня. И теперь, если бы меня поцеловал Мара, разве рассердилась бы я? Не знаю… Может быть, в ответ поцеловала бы сама.

Пишу о Маре потому, что два раза видела его, проведя с ним два вечера, и сейчас мои мысли вертятся около него. Возможно, я даже немного им увлечена. Но последние дни он не показывается, по-видимому, ему нет дела до меня, и это меня дразнит и зажигает желанием раскачать этого медведя. В последний вечер мы с ним смотрели футбол. Я, не поворачивая головы, скользнула глазами из-под шляпы в его сторону, и наши взгляды встретились. В его глазах с длинными ресницами промелькнула улыбка. Он быстро потом написал на клочке бумаги название книги, которую советовал мне прочесть, и передал мне. Подходя к дому, я припомнила выражение его глаз, когда он писал, и, вынув записку, прочла: «Таня, вы очаровательны! Целую вас. Мара». Я улыбнулась, вспомнив, как он говорил мне, что, вернувшись из Крыма, я очень похорошела, во мне появилась волнующая прелесть и что-то неуловимо новое. А теперь я его не вижу, он исчез. Сама я не стараюсь искать с ним встречи, но если бы он пришел, я была бы рада. Но ведь это все несерьезно, не любовь и не настоящее чувство. Я знаю, что такое любовь, это слишком большое чувство, с которым не шутят. Оно прошло через мою жизнь. А мы все, кто раз обжегся, очень осторожны: слегка увлекаясь друг другом, мы не склонны влюбляться теперь, как в первый период юности, когда любовь захватывала все чувства, заставляя страдать. Все это теперь для нас не ново, и каждый из нас – Коля, Мара, Женя, я – ценит свою свободу и покой своего сердца. Подобные увлечения могут дать радость, могут дать яркие, красивые, поэтические минуты, но разве они могут дать счастье?

27 июня. Противный Коля! Пришел вечером к нам, долго сидел со мною на балконе, говорил, что за это время я изменилась к лучшему – выросла, похорошела – и что он готов «упасть» (на студенческом жаргоне это значит полюбить). Хорошенький жаргончик? А теперь снова исчез и ухаживает за десятками «софочек», как называет их его друг Миша, и я знаю, что каждый день за новой. После истории с поцелуем, когда я рассердилась и не разговаривала с ним, он меня считает наивной девочкой. Милый Коля, как ты ошибаешься, я уже далеко не так наивна, как ты думаешь! Я только очень разборчива, мне далеко не каждый поцелуй может принести удовольствие, и я когда-нибудь докажу тебе, что я не такой ребенок, как ты думаешь. Я всегда от себя отталкиваю тех, кто мне мало нравится и кто для меня просто не интересен; для тех я не существую. Капустин, такой изумительно мягкий, все время ходил за мною, и я чувствовала, что могу завладеть всецело его любовью и привязанностью, но мне это надоело, стало скучно, и я сбежала от его ухаживаний. Лене Мозгунову[263] я все время «вешаю чайники», это тоже одно из хорошеньких институтских выражений, вполне подходящих для людей с высшим образованием. Мозгунов явно намерен серьезно обратить на меня свое внимание и много раз напрашивался, чтобы я пригласила его к себе в гости, но мне не хочется быть одной из многих, разных сортов, симпатий Мозгунова, радующейся отведенному уголку в грязноватом, любвеобильном его сердце. Вот еще Карасик[264], до сих пор усиленно оказывающий мне свое внимание, а мне бывает неприятна его фигура, потому что это не мужчина, а карикатура на него. Он боится сесть на лошадь и ездит у нас в полку, хватаясь за луку. Я очень многое готова простить мужчине, но только не трусость и слабость. Карасик – заправила нашей общественной жизни и старается лучше меня узнать, потому что ко всем подходит с определенной точки зрения, а я его еще и интересую. Но от моего шутливого тона веет холодком и некоторым легкомыслием, и он ничего не может прочесть даже по отношению к самому себе.

Эти дни я много читаю, много сплю и свою голову не затрудняю никакими серьезными думами. Я все еще после Крыма продолжаю отдыхать. Студенты-геологи сейчас превратились в красноармейцев, и я их часто вижу в нашем полку, где они отбывают воинскую повинность.

28 июня. Дни стоят жаркие, вечера душные. Полк в лагеря уходит частично позднее и пробудет там недолго. Нашу квартиру в Рудяках занял Мухин, который туда приехал на месяц раньше нас, и папа снял для нас новую комнату. После обеда я одеваю галифе, сапоги, кепку на голову и еду в полк, там с наездником обучаюсь всем правилам и тонкостям манежной верховой езды, а потом с ним выезжаю за город на привезенной из Венгрии Взаимности. Какая насмешка в названии этой лошади! Но все равно, очень приятно крепко стиснуть шенкелями бока лошади и одним легким ударом хлыста перевести ее в галоп. За городом чувствуется прохлада наступающего вечера, степные травы несут свои ароматы. Кругом простор, и в высокой траве не умолкая трещат кузнечики, дышится легко. Когда я сегодня возвращалась домой в трамвае, сидевшая рядом со мной девушка спросила меня: «Простите мое любопытство, почему через вашу мужскую рубашку просвечивают бретельки от женской рубашки?» – Я улыбнулась и ответила: «Потому же, что и у вас». – Она и ее соседка засмеялись, сказав: «А мы спорили, кто вы? Вы очень похожи на мальчика, но это вам идет».

Дома я нашла письмо от Жени. Он отдыхает в Сочи[265]. А он так часто меня уверял, что не любит писать письма, за что