Юность на берегу моря Лаптевых: Воспоминания - Юрате Бичюнайте-Масюлене

мы между собой называли Вошью. Нам с мамой дали шить те серые юбки, которые носили, видимо, не только в Камне, но и по всей России. Закончив юбку, мы старательно пришили крючок и петельку. К нам подошла местная русская и сказала, что при такой работе мы ровным счетом ничего не заработаем, что крючки надо пришивать на живую нитку — кто купит, тот и пришьет как надо. Странным показалось нам ее замечание. Братья и еще один еврей грузили лоскуты на складе. Мама сразу предложила шить из обрезков сумки, потому что люди носили продукты, даже не заворачивая их, просто в руках. «Хоть в сумку продукты сложат, — объяснила мама директору. — А еще можно матрасы шить». — «Умница», — похвалила директор. Шли дни, мы шили юбки, сумки и матрасы. В обеденный перерыв шли в столовую, где можно было купить рассольник и галушки. Сначала нам давали ложки, вилки и даже ножи. Потом поняли, видимо, кто мы такие, и мы стали есть, как все: жидкое выпивали прямо из миски, а гущу цепляли кто чем — ключом, карандашом, а то и гвоздем. Потом пропали галушки. Из магазина исчезли крабы, горох со свининой и шампанское. Остался хлеб, семьсот граммов в день — по карточке, полученной в швейной мастерской. Как-то раз, в воскресенье, мы пошли на базар. Там жизнь била ключом. Найти можно было все, чего только душа ни пожелает, даже одежду: начиная с лаптей и кончая шубами.

— Почем масло? — спросила мама.

— На вещи, на одежду.

Мы стояли в недоумении, что бы это могло значить.

— На вещи меняю, поняла? — пояснила продавщица.

— А если за деньги?

— Триста.

— Но мне нужен один килограмм! Сколько стоит килограмм?

— Да я же говорю — триста рублей! А ты что, думала, я тоннами продаю?!

За две отработанные недели мы получили по пятьдесят рублей. Интереса ради мама еще спросила, сколько стоит кубометр дров. Шестьсот рублей. Мы продолжали ходить по базару совершенно ошарашенные. По дороге домой нам встретились детишки, которых вела, видимо, детсадовская воспитательница. Глаза у них были красные и гноились — все болели трахомой.

На работе дела шли неплохо. Женщины не уставали расспрашивать, как мы жили раньше. Мама рассказывала, а они все удивлялись, потому что о буржуазных странах слышали только плохое. По нашему виду они понимали, что мы говорим правду. Директор предупредила маму, чтобы не болтала лишнего. Но мама не понимала ее — она ведь не болтала, а просто честно отвечала на вопросы.

Днем в бараке оставались старики и дети. Все остальные были на работе. В это время в наше жилье проникали всякие бродяги, и постоянно что-то пропадало. В милиции нам сказали обращаться к ним, если будет нужда в чем-то или если нас станут обижать. Мама пошла и пожаловалась, что местные жительницы нас обворовывают, и еще спросила, когда мы наконец получим постоянную крышу над головой. Через пару дней директор сообщила, что наша семья может переселиться в Дом колхозника. Приехал литовец, бывший полицейский, на быках. Он помог погрузить вещи, покормил быков и запел: «Наши танки быстры, идут хорошо, что назад немножко, это ничего!»

Мы подъехали к довольно большому дому, в котором оказалось пять комнат и кухня. Одну из комнат занимала семья сторожа. Нам отвели две комнаты. В одной обосновались братья, в другой — мы с Бируте Нашлюнене. Я вышла из дома, села на порог. Неожиданно подбежала девочка моего возраста с большим букетом крупных разноцветных махровых маков: «Это тебе!» От радости я расплакалась. Здесь, в Сибири, где большинство смотрит на нас как на преступников, нашлась такая добрая девочка. Я поблагодарила, но говорить по-русски тогда еще почти совсем не умела. «Как тебя зовут?» — спросила она. «Юрате. А тебя?» — «Валя». Я свела ее к маме. Мама поговорила с ней, подарила треугольный белый лоскут — косынку, пригласила почаще заходить. Ее отец и брат уже были на фронте.

После работы, присев на порог, я обычно смотрела на запад и, глотая слезы, напевала «Литва дорогая, моя отчизна». На другом крыльце, неподалеку, сидела Валя и, тоже глядя на запад, звонким русским голосом пела: «Любимый город может спать спокойно». Иногда она заходила к нам, и мы валялись на нарах с мягкими душистыми сенниками: «за рационализацию» директор разрешила маме сшить огромные мешки, которые мы набили сеном, и теперь у нас были замечательные постели. Мама много рассказывала по-русски, я спрашивала, чего не понимала, а если что-то неправильно говорила, она поправляла меня. Так я училась русскому языку.

Мы узнали, что на берегу Оби есть баня, и стали каждую неделю ходить туда мыться. Когда открывали кран с холодной водой, то нередко с ней влетали живые рыбешки, а горячая была прямо-таки настоящей ухой: посоли и хлебай. Видимо, очень мощные насосы работали.

Жить в том доме было бы совсем хорошо, если бы не изводили клопы. Очень скоро запачкались все стены, а чтобы не было так видно, мы с Римантасом стали рисовать. Акварельные краски и щетинные кисточки купили в магазине канцтоваров. Римантас нарисовал на стене своей комнаты великих князей Литовских, а над окнами и под ними — литовские замки. Я украсила нашу, женскую, комнату — нарисовала Бируте, а вокруг окон и в ногах нашего душистого ложа — гирлянды цветов. Это было осенью 1941 года. А весной 1956 года, когда мы, вернувшись с Севера, жили в Бийске, товарищи по работе рассказали моему мужу, что в Камне-на-Оби есть интересный дом. Мы съездили в Камень, и нам показали Дом колхозника. В наших комнатах жила теперь сторожиха с сыном Мишей, стены были свежевыбелены, а мои с Римантасом рисунки сохранили нетронутыми…

Сторож стал просить, чтобы я нарисовала их рахитичного сыночка Гену. Мальчика я изобразила довольно удачно, в нескольких позах. Этот бедняжка обычно носил только короткую безрукавку, не прикрывающую даже пупа. Ножки выгнуты дугой. Другие маленькие дети в Камне если и носили штанишки, то с такими разрезами спереди и сзади, чтобы в случае чего не испачкать одежду. Помню, привезли как-то раз колхозники арбузы, видимо на продажу. Большие, спелые. Сложили в кладовке и заперли дверь на замок. А над дверью одна доска была выломана. Миша, сын сторожихи от первого мужа, говорит Римантасу: «Дядя, подсади!» Мы не поняли, чего он хочет, тогда он показал, чтобы Римантас поставил его себе на плечи. Римантас выполнил просьбу. Миша вытаскивал один арбуз за другим и передавал мне. Потом мы сели в кухне за стол, Гена