Иван Тургенев. Жизнь и любовь - Полина Ребенина

свете только два существа, которые он любит больше, чем ее: «Одно потому, что она моя дочь, другое потому… Вы знаете почему».

* * *

Забегая вперед, надо сказать, что возвышенную подругу Тургенева в недалеком будущем ожидали тяжелые потрясения: 29 октября 1861 года умер ее брат в Париже, а 3 ноября 1861 года и единственный 17‐летний сын графини последовал за братом. Она пишет об этом Тургеневу лишь несколько строчек: «Иван Сергеич! Я потеряла дорогого единственного сына – и я радуюсь тому, что его кончина была тихая и светлая – он отлетел в лучший мир, оставив по себе именно – вечную память. – Пишите чаще. Ваш друг. Е.Л.».

Тургенев был потрясен этим сообщением, написал сочувственное письмо, но не кинулся в Петербург, чтобы быть рядом с подругой в это страшное для нее время, как можно было бы ожидать. Он боялся ее потревожить даже своими письмами, и их переписка прервалась почти на три месяца. Однако 21 февраля 1862 года он получает от графини письмо – упрек в том, что он перестал писать:

«Нет, милый Иван Сергеевич, моя душа не требует ничего особенного, моя скорбь не есть минутное горе, временное терзанье, отчаяние, за которым следует развлеченье.

1. Я не забуду никогда, но моя жизнь не без утешенья на земле, потому что мое сокровище на небесах. Тут будет сердце Ваше, сказал нам Небесный Утешитель и Помощник. Зачем мне уединение, отчуждение от старого, удаление от друзей и братии, мне все нужны. Я всем нужна: мне теперь все свои, нет чужих людей. Вы тоже для меня дороги и близки как прежде, но я заметила [в Вас] какое-то разъединение меж нами, точно мое горе стало между нами стеной, точно Вы со мной уже обращаться не умеете. Вы перестали писать.

Я на Вас не сердилась и даже не сомневалась в теплом участии Вашем ко мне, но я поняла, что на Вас – человека, преисполненного жизнью земной, смерть, гроб, ладан, черные покровы наводят [на Вашу душу] такое тяжелое впечатление, что Вы чувствуете одну потребность невольно удалиться от печального зрелища после нескольких слов сожаления и участия.

Таких людей я понимаю, я сама, в годы молодости и сравнительного счастья, чувствовала над своей душой этот самый невыразимый гнет ужаса и тоски перед картинами разрушенья, перед тем, что напоминало о скоротечности наших дней, наших чувств; точно перед развенчанным королем, с какой-то неловкостью и высоким почитанием к высокому горю, удалялась я тоже от скорбящих. Слезы пугают людей, я не плачу или плачу одна. Я не сожалею о том, что он рано ушел в лучший мир, куда его молитвы мои и многих людей провожают ежедневно, он ушел моим, молодым, еще добрым, не отвык он от матери, не привязался он еще крепкими узами ни к чему, ни к кому другому, ушел он еще ребенком душой и почти телом, взят он был от тревог, от бурей, от напастей, чем бы он кончил, Бог один знал, что было для него и для меня лучше, так Бог и сделал.

На этот раз не могу [я] больше писать, вообще, хотя моя жизнь потекла своим прежним порядком, не могу я еще привыкнуть к письмам. Я говорю обо всем, не могу я ни о чем писать, меня одно только и занимает, а я не хотела бы надоесть никому своими чувствами и одним и тем же разговором.

Благодарите Полиньку за письмо, когда-нибудь соберусь ей отвечать».

В этом письме графиня Ламберт упоминает дочь Тургенева, с которой она познакомилась в Париже в середине августа 1860 года и с которой подружилась. Полинетт со своей стороны искренне привязалась к графине, и между ними завязалась оживленная переписка.

В ответном письме от 2 марта 1862 года Тургенев признавался: «…прочтя Ваше письмо, я и порадовался и опечалился и – грешный человек! – подумал: увы! для чего я не такой, каким меня воображает графиня – для чего я не человек, «преисполненный земной жизнью» и преданный ей! Это сожаление и грешно и странно – но я не могу от него избавиться – и если я еще не успел приникнуть мыслью к неземному, то земное все давно ушло от меня – и я нахожусь в какой-то пустоте, туманной и тяжелой – и уже нисколько не расположен отворачиваться от картин разрушения, черных покровов, горя и т. п. В этом отношении я могу вполне Вам сочувствовать, и Вы напрасно воображаете, что Ваша печаль стала стеной между нами».

В неизданном письме от 6 февраля 1863 года графиня Ламберт писала ему: «Вы не поняли моего письма к Полиньке – не могла я сказать, ни подумать, что желаю отказаться от переписки с Вами – это значило бы лишить себя немалого утешения – и сколько я ни состарилась, сколько ни чувствую себя равнодушной к многим радостям жизни – всё-таки есть во мне какой-то тлеющий огонек, что-то теплое для тех друзей, которых я разлюбить и забыть не в состоянии».

Однако с 1864 года Тургенев начинает жить одной семьей с Виардо в Баден-Бадене, и переписка с Ламберг становится все реже, а в 1867 году прекращается совсем. Последний раз Тургенев встречался с Ламберт во время своего приезда в 1871 году в Россию. Умерла его «родственная душа» в 1883 году, в тот же самый год, что и сам Тургенев.

23. Дворянское гнездо

27 мая 1858 года после полуторагодовалого пребывания за границей Тургенев наконец возвращается в Россию. Позади была мучительная зима 1856/57 года в Париже, когда душевно и физически чувствовал он себя настолько плохо, что говорил о душевном кризисе. Много раз порывался Тургенев вернуться в Россию, но что-то ему все время мешало, а это что-то, скорее всего, было нежелание Полины Виардо его отпускать.

Замысел романа «Дворянское гнездо» возник у Тургенева еще в начале 1856 года, а в 1857 году во время путешествия с Боткиным в Рим сюжет его выкристаллизовался. И вот теперь Тургенев вернулся в Россию с намерением дописать этот роман в Спасском, где ему всегда лучше всего писалось.

Ненадолго он остановился в Петербурге, где встретился с членами редакции «Современника». Все вместе они отправились в ресторан «Донона», чтобы приветствовать художника Александра Иванова, который привез в Россию из Италии завершенное огромное полотно – картину «Явление Христа народу». С распростертыми объятиями встретил Тургенева Некрасов, который хотел поделиться с другом новыми планами издания. Важные события, которые происходили в России, требовали