Иван Тургенев. Жизнь и любовь - Полина Ребенина

его совсем особое положение. Тургенев быстро оценил отменные достоинства графини Ламберт, ее тонкий и изящный вкус, просвещенный далеко не заурядным образованием, ее любовь к искусству и понимание задач его, ее горячего и отзывчивого сердца, открытого ко всем просьбам и для каждой нужды, и сразу поставил ее едва ли не в самом центре своей дружбы и сердечной привязанности. Расположением графини, участием ее ко всем подробностям его писательской и личной жизни Тургенев дорожил как благословением судьбы, как лучезарным просветом в его одиноких, цыганских скитаниях. Посвящая ее в каждый шаг своей жизни, во все думы, замыслы и переживания своей писательской души, Тургенев искал поддержки и сочувствия графини, желая проверить себя ее дружеским взглядом, а иногда ее ласковым приветом и теплым сердечным участием заменял для себя отсутствие «собственного гнезда» и изливал перед ней, как близким по душе человеком свои жалобы на одиночество, на тяжесть неразделенных чувств. Вместе с тем Тургенев не скрывал и собственного своего чувства, чувства глубокой привязанности и братской любви, которое зажгла в его душе графиня и которое озарило его жизнь лучом пробуждения чистых радостей, забытых чувств и несбывшихся мечтаний».

* * *

Чтобы понять эти высокие отношения, светлую дружбу и даже любовь писателя, мне хочется познакомить читателей с отдельными его письмами к графине Ламберт.

В конце 1857 года он пишет ей из Рима, куда он в разгар своего душевного кризиса, чтобы отвлечься и утешиться, отправился с В.П. Боткиным:

«Я только что собирался отвечать на Ваше письмо, любезнейшая графиня – как вдруг был обрадован присылкой другого Вашего письма, писанного более году тому назад. Спасибо Вам за мысль прислать мне его, я с истинным умилением прочел все золотые слова, которыми оно наполнено, и почувствовал, что многие из них далеко и надолго залегли мне в душу. – Размышляя о моей прошедшей жизни, я не могу, несмотря на многие темные пятна в ней, – не признать себя счастливым; я, бог ведает за какие заслуги – пользовался расположением двух, трех прекрасных женских душ; и поверьте, не последним счастьем моей жизни считаю я расположение Ваше ко мне. Мне приятно думать, что и Вы убеждены в этом и что Вы сами знаете, как дороги и близки Вы мне стали! Я должен Вам сказать одну мою странность: я целовал руку только у тех женщин, которых я глубоко уважал и любил. Это Вам, разумеется, всё равно, – но, читая Ваши письма, я у Вас мысленно целовал руку – и когда увижу Вас, я попрошу у Вас позволения поцеловать ее на деле. Я чувствую Ваше участие в моей судьбе и в моей будущности – и я горжусь, и счастлив, и тронут этим участьем. Человек, к сожалению, так устроен, что даже ясное понимание того, что он делает или намерен делать – не мешает ему беспрестанно делать самые непростительные ошибки; ему надобно непременно разбить себе голову об стену, хоть он очень хорошо и прежде знал, что стена каменная и тверже его головы. Я знал перед моей поездкой за границу, перед этой поездкой, которая так была для меня несчастлива – что мне было бы лучше оставаться дома… и я все-таки поехал. Дело в том, что судьба нас всегда наказывает и так, и немножко не так, как мы ожидали, и это «немножко» нам служит настоящим уроком. – Отдохнув в Риме, я вернусь в Россию сильно потрясенный и побитый, но надеюсь, по крайней мере, что на этот раз урок не пропадет даром. На бумаге всё это трудно изложить, но я предчувствую, что когда-нибудь, нынешней зимой, у нас будет с Вами большой разговор, в котором я Вам многое выскажу и расскажу. Вы, я наперед уверен, будете мне, как говорится, читать мораль; но из Ваших уст мораль эта слушается с удовольствием и пользой, потому что в ней чувствуется живая и, при всей строгости правил, свободная душа.

Я, кажется, просил Вас сказать мне свое мнение о моей небольшой повести под заглавием «Ася»… Я теперь занят другою, большою повестью, главное лицо которой – девушка, существо религиозное… Эту повесть я надеюсь прочесть Вам зимой. Я читаю дурно и неохотно – но Вам прочту с Удовольствием, потому что… по двум причинам: во-первых, потому, что я очень к Вам привязался; а во-вторых, потому, что Вы мне можете сказать очень много дельного и полезного…

…Напишите мне слова два, или гораздо более двух – о Вас самих, о Вашем семействе, Вашем сыне. Помните, Вы были отчего недовольны мною, когда я с Вами встретился в Летнем саду; что это такое было?

Поклонитесь от меня Вашему мужу и M-me Vеriguine; она Вас любит, следовательно, и я ее люблю. Будьте здоровы и не забывайте меня – а я все-таки на прощанье целую Вашу милую руку и остаюсь преданный Вам. Ив. Тургенев».

Немного позднее Тургенев пишет из Рима Полине Виардо. Я специально привожу оба этих письма полностью, чтобы читатель сам смог увидеть, насколько сильно отличается тон и содержание этих писем к двум близким писателю женщинам, а следовательно, и взаимоотношения с ними.

«Дорогая и добрая госпожа Виардо, я только что получил ваше письмо из Берлина и, преисполненный благодарности за память обо мне, сажусь писать ответ, который посылаю, согласно вашему указанию, в Париж. Надеюсь, что, вернувшись в свое гнездо, вы найдете Виардо совершенно излечившимся от своего прострела, который, кажется, причинил ему много страданий. Дом на улице Дуэ, со всем, что он в себе заключает, станет для вас вдвойне дороже после двухмесячного отсутствия, какими бы волнениями, успехами и триумфами не было наполнено это отсутствие. Наслаждайтесь вашим home (домом (англ.), отдыхайте после трудов праведных, я же, раз вы того хотите, расскажу вам немного свою жизнь.

…Кажется, я писал вам о том, что был представлен великой княгине Елене. У меня уже был с нею не один долгий разговор. Разговор с княгиней очень похож на экзамен; надо, однако, признать, что она умеет не стеснять своего собеседника. В ее свите есть некая девица Штуббе, которой, по ее словам, вы дали несколько уроков и которая вас почитает и обожает, что вполне естественно. У нее немного резкий и не очень гибкий голос, но она знает толк в музыке и поет с чувством. Она исполняет кое-что из того, что пели вы… можете себе представить, что мне это было очень приятно и в то же время слегка грустно.

Я так рад, что вы рады за наших славянских братьев