Театральные записки - Пётр Андреевич Каратыгин

«Завтрашний день, в здешнем театре, российскими придворными актерами представлено будет» и прочее. Аплодисменты и общий хохот перервали эту неожиданную выходку любимого артиста, и фарс удался вполне.

В конце 30-х годов последовал высочайший указ, по которому артисты императорских театров первого разряда, прослужив двадцатилетний срок, имеют право получать потомственное почетное гражданство. Этой милостью мы были обязаны инициативе и ходатайству Александра Михайловича Гедеонова, и можно сказать, что это было действительно капитальное доброе дело, сделанное им для артистов. До того времени звание придворного артиста не имело никакого определенного положения в обществе. Хотя они и дети их не принадлежали к податному состоянию, но собственно никакими гражданскими правами не пользовались. Придворные певчие, например, получали чины по выслуге положенных лет; но чиновники, поступая на сцену, не имели права пользоваться своими чинами и лишались их в продолжение своей службы при театре. Вследствие такого правила небезызвестный князь Тюфякин и посадил актера Булатова на съезжий двор, хотя он имел тогда чип титулярного советника.

Понятное дело, что царская милость не могла не вызвать в нашем закулисном мире общего восторга – и старшие артисты того времени почли за долг благодарить директора, который являлся главным виновником этой милости, и, в память совершившегося события, преподнести ему какой-нибудь вещественный знак их признательности. По испрошении предварительно, через министра двора князя Петра Михайловича Волконского, высочайшего соизволения, артисты заказали тогда изящный серебряный кубок с позолотой, приличными атрибутами и надписями и такое же блюдо, на котором были вырезаны фамилии артистов, участвовавших в подписке для этого подарка.

И вот, в одно прекрасное утро, старшие артисты драматической, оперной и балетной трупп явились со своим приношением к Александру Михайловичу. Он был глубоко тронут изъявлением нашей благодарности, и через несколько дней мы получили приглашение к нему на обед. Первый тост, как и следует, был предложен хозяином за здоровье государя императора, и все единым сердцем и устами провозгласили ему многая лета! Второй тост артисты не замедлили провозгласить за здоровье радушного хозяина, а третий тост был выпит, по предложению Александра Михайловича, за процветание искусства и успехи русского театра.

Обед прошел шумно и весело. Вообще, этот достопамятный день имел характер какого-то семейного праздника и оставил в нас самые отрадные впечатления и надежды. Прежние директора не приучили артистов к подобному обхождению, оставляли их в почтительном отдалении от себя, а иные держали, как говорится, просто в черном теле. Мы все были обворожены лаской и любезностью нашего нового начальника; нам тогда казалось, что судьба наконец сжалилась над русским театром и послала нам директора, который с любовью будет стараться об успехах нашей родной сцены и будет смотреть на артистов как на свободных художников, могущих иногда, не стесняясь, откровенно высказывать ему свои мнения, не подражая Молчалину: «Что нам не должно сметь свое суждение иметь».

Да, всё это, конечно, многим из нас приходило тогда в голову. Но, увы! не всегда безоблачное утро бывает порукой хорошего дня. Отдавая справедливость полезной деятельности покойного Александра Михайловича в продолжение первых лет его управления театрами, та же справедливость обязывает меня показать и оборотную сторону медали…

Хотя и говорит латинская пословица De mortuis aut bene, aut nihil, но если всегда следовать этой добродушной пословице, тогда бы и историю нельзя было писать… Есть люди, которые (как уверяли астрологи) явились на свет под счастливой звездой или (как гласит народная поговорка) родились в сорочке. Эти баловни природы без особенных трудов и способностей быстро выдвигаются вперед, им всё удается: задумают они жениться – невесты попадаются им с богатым приданым, а если такового не имеется в наличности, то судьба пошлет им красавицу жену, которая поможет мужу занять видное место в общественном положении и благодетельно посодействует его карьере по службе.

Так или иначе, но Александру Михайловичу по службе постоянно везло. Все близко знавшие его должны согласиться, что он был человек очень добрый; но и добрые люди бывают своенравны, капризны, самолюбивы и упрямы, а с такими качествами и от добрых людей может произойти много зла. Недаром же сказал какой-то француз или итальянец, что добрыми желаниями и намерениями вымощен ад. У Александра Михайловича был очень странный характер, или, лучше сказать, у него не было никакого. Он был иногда вспыльчив до безрассудства и упрям до ребячества; самолюбие его никогда не допускало в нем мысли, что он может в чем-нибудь ошибиться.

Трудно мне теперь определить, с какого времени начал он утрачивать прежнюю симпатию к себе в своих подчиненных; но едва ли не с тех пор, как лишился своей доброй и милой жены. Только положительно можно сказать, что с этого времени он охладел к драматической и оперной труппам и обратил всё свое внимание сперва на балетную часть, а потом на французский театр. Прелестная попрыгунья Терпсихора дала coup de pied[63] и Талии, и Мельпомене, и наш александринский пасынок опять отодвинулся на задний план.

В доказательство можно привести пример того, как в то время монтировались драматические спектакли. На постановку новой пьесы режиссеру с трудом удавалось выпросить у дирекции несколько десятков рублей. Грустно вспомнить, в каких жалких и разнокалиберных костюмах, при каких безобразных декорациях представлялись тогда «Гамлет», «Лир», «Дон Карлос», «Разбойники» и многие другие пьесы.

Здесь следует обратить внимание на то, что ни при одном из директоров, предшествовавших Гедеонову театральная дирекция не имела такого огромного бюджета, получая чуть ли не ежегодно значительные к нему прибавки. И при всем том в конце года оказывался постоянный дефицит. Из этого можно заключить, что Гедеонов был нерасчетливый администратор: он тратил десятки тысяч без всякой пользы для театра и отказывал в нескольких сотнях рублей, в которых бывала крайняя необходимость…

В ту пору была в Театральном училище в числе других воспитанниц одна юная дщерь Терпсихоры, единственная дочь какой-то простой, бедной женщины; ее звали Елена [Андреянова]. Имя знаменательное: от ее тезки погибла Троя и Бертрам Джакомо Мейербера (в опере «Роберт-Дьявол») из целого кордебалета прелестных дев, восставших из могильных склепов, избрал соблазнить именно Елену Роберта-дьявола. Хотя Елена Театрального училища не могла назваться Еленою Прекрасной, но она была ловка и грациозна.

Его превосходительство, как я сказал уже выше, был тогда вдовец. Он обратил особенное внимание на развивающийся талант этой воспитанницы, подававшей большие надежды. А надежда и любовь – родные сестры. Юная дева не могла не заметить особенной к себе благосклонности или, точнее сказать, склонности своего начальника и потому, подавая надежды относительно своего искусства, она, как девушка себе на уме,