Театральные записки - Пётр Андреевич Каратыгин
Театральные записки читать книгу онлайн
Петр Андреевич Каратыгин (1805–1879) – потомственный актер, драматург, педагог, мемуарист – вспоминает молодость – свою и русского театра.
В начале XIX века меняется вся картина театральной жизни в России: увеличивается количество театральных трупп, расширяется состав актеров. Специально для сцены знаменитые авторы пишут, переводят и адаптируют произведения самых разных жанров. Сцена начинает остро нуждаться в профессионалах, и их воспитывают в Петербургском театральном училище. В Москве и Петербурге открываются Императорские театры, в труппы которых приглашают наиболее способных и талантливых выпускников училища.
Императорские театры, несмотря на свое пышное название, мало отличались от нынешних театров в плане взаимоотношений актеров между собой: кипели те же страсти, устраивались розыгрыши, плелись интриги.
Перед вами своего рода энциклопедия целой театральной эпохи. Как Крылов воспринимал «экранизации» своих басен? Откуда взялось выражение «игра не стоит свеч»? Любили ли Грибоедова его более популярные современники?.. Об этом и о многом другом рассказывает Петр Андреевич Каратыгин с присущими ему остроумием, иронией и наблюдательностью.
В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.
Помню я еще небольшой балет сочинения Перро под названием «Мечта художника», в котором наша будущая знаменитость Муравьева представляла амура; ей тогда было лет пятнадцать. Я видел, как за кулисами, на одном из представлений этого балета, Эльслер целовала ее как меньшую сестру и наследницу своей славы.
Когда трехлетний ангажемент Эльслер закончился, Гедеонов, по обоюдному соглашению с Перро, пригласил из Парижа танцовщицу Карлотту Гризи (Гризи была фавориткой Перро), а Эльслер предложил на один сезон перейти в московский театр. В Петербурге Гризи, сменив Фанни, не заменила ее, а Фанни в Москве производила такой же фурор, как и в Петербурге, потому что ей не могли помешать никакие московские знаменитости.
Глава XIII
Для полного описания личности Александра Михайловича Гедеонова я должен упомянуть еще о некоторых чертах его странного характера. У него имелась претензия создавать самому таланты, и хотя его креатуры по большей части не пользовались на сцене успехом, но всегда загораживали дорогу людям, имевшим истинное дарование. К первоклассным артистам Гедеонов вообще относился как-то недоброжелательно и при случае всегда готов был сделать им что-нибудь неприятное. Так, например, Тальони, Эльслер, Рубини, Тамбурини, французские артисты Алланы (муж и жена), покойный мой брат, жена его, В.В.Самойлов, сестра его Вера Васильевна и некоторые другие зачастую имели с Гедеоновым неприятные объяснения и столкновения. На молодых же актеров и актрис, начинавших пользоваться любовью публики или обративших на себя внимание высокопоставленных особ, Гедеонов поглядывал всегда косо, как бы в предупреждение, чтобы они не вздумали забыться перед ним, будто желая им сказать: «Вы-де не слишком надейтесь на покровительство кого бы то ни было, без меня немного от этого выиграете!»
Упомянув выше о Тальони, я не могу обойти молчанием одну щекотливую историю, случившуюся с Гедеоновым во время ее пребывания в Петербурге; рассказы об этом происшествии долго гуляли по городу с разными прибавлениями.
Был у Александра Михайловича старинный приятель, отставной заслуженный генерал, георгиевский кавалер, остзейский барон Левенштерн – страстный поклонник Марии Тальони. Но так как он был человек вовсе не богатый, то, пользуясь приятельскими отношениями с Гедеоновым, постоянно бывал в его директорской ложе. Однажды на вечере у графа Воронцова-Дашкова Гедеонов, сидя за картами, бранил Марию и говорил, что напрасно эта старуха к нам приехала, что теперь зачастую на ее представлениях театр бывает далеко не полон, и публика явно к ней охладела. Барон Левенштерн не мог не вступиться за свою любимицу и сказал, что это несправедливо, что он не пропускает ни одного ее представления.
– Что ж мудреного, – сказал Гедеонов, с язвительною улыбкой, – вы всегда у меня в ложе и смотрите даром, а не за деньги.
Раздразненный барон кинул карты, вскочил из-за стола и бросился на своего неделикатного приятеля. Окружавшие их гости, конечно, поспешили их развести, но граф Воронцов приказал им обоим подать шляпы и попросил их окончить свою ссору не в его доме. Иные говорили, что ссора эта едва не кончилась дуэлью; другие прибавляли такие варианты, что я считаю лучше о них умолчать. Но как бы то ни было, а барон Левенштерн с тех пор не показывался уже более в директорской ложе.
Сообщу моим читателям о Гедеонове еще несколько анекдотов и фактов, которых случилось мне быть свидетелем или слышать о них от людей вполне достоверных.
Однажды был поставлен какой-то новый балет, на который затратили довольно большую сумму, но он не имел успеха. В день третьего или четвертого представления, поутру, по заведенному порядку, подают Александру Михайловичу так называемую рапортичку о сборах с обоих театров. Увидев, что в Александринском театре, где шла в тот день какая-то старая трагедия или драма, – почти полный сбор, а в Большом, где новый балет, не разобрано билетов и третьей доли, он швырнул рапортичку и яростно вскрикнул:
– Ну чего эта глупая публика не видала в Александринском театре! Ломится на старую пьесу, а нового балета смотреть не хочет!..
Еще у него была одна неблаговидная странность: он терпеть не мог, когда его о чем-нибудь просят. Тут первым его движением было непременно отказать, как бы ничтожна ни была эта просьба, хотя после он иногда и соглашался исполнить ее. Например, мой брат и его жена Александра Михайловна имели в своих контрактах условие: каждые два года пользоваться, если пожелают, отпуском в Москву, где могли дать несколько представлений и получить там бенефисы. В одно прекрасное утро явилась Александра Михайловна к Гедеонову заявить, что в этот год она с мужем желает отправиться в Москву.
– А имею я право вам отказать? – спрашивает он.
– Нет, по смыслу контракта не имеете никакого права.
– Да?.. Ну в таком случае поезжайте.
В 1842 году приходилось мне заключить новый контракт, последний перед окончанием 20-летней моей службы. Года за три до того я получал уже поспектакльную плату по три рубля серебром. За шесть месяцев до истечения срока моего контракта, по принятому правилу, я подал в контору заявление, в котором сказал, что, относительно прибавки к получаемой мною поспектакльной плате, я предоставляю на благоусмотрение начальства, как обыкновенно в таких случаях писывали. Все мои товарищи и однокашники давно меня обогнали по этой статье, хотя я работал не менее их; я тогда играл по 170 и 180 раз в год. Полагал я, что добросовестная и усердная 19-летняя моя служба дает мне некоторое право надеяться, что меня сравняют с моими сверстниками и директор обратит внимание на то обстоятельство, что я в свои бенефисы ежегодно ставил по две и по три свои пьесы, за которые от дирекции ничего не получал. Одна «Ложа 1-го яруса», игранная в продолжение трех лет около ста раз, принесла дирекции порядочную прибыль!..
Проходили месяцы, а о результате моего заявления не было никакого ответа. Наконец, недели за две до возобновления моего контракта я получил из конторы бумагу, где сказано было, что его превосходительство назначает к получаемым уже мною трем рублям поспектакльной платы еще два. Хотя я и чувствовал, что заслуживал более двухрублевой прибавки, однако же готов был согласиться на предложенное мне условие, но жена моя и мой зять Евгений
