Мемуары - Станислав Понятовский

— Общество людей, тесно связанных между собой, — это ведь и есть, в сущности, единственное подлинное счастье в жизни...

Мой дядя парировал с досадой:

— И именно вы разрушаете его!..

Я промолчал. Печаль и стеснённость мгновенно воцарились за столом, и ужин наш закончился столь же скверно, сколь хорошо начался.

Невзирая на скрытность, верность которой мой дядя соблюдал всю свою жизнь, его выдавала иногда надменная спесивость его характера. Я никогда не кончу, попытавшись перечислить здесь все частные случаи, вновь и вновь свидетельствовавшие о его досаде — когда, после резкого ответа князя Репнина, который я привёл выше, рухнули его планы занять королевский престол.

Но я не могу не записать здесь, что говорил он мне в разные эпохи — его слова помогут лучше понять этого человека, оказавшего столь значительное влияние и на мою судьбу, и на судьбу всей страны.

Ещё при жизни Августа III он показал мне как-то один пассаж в своём молитвеннике, который считал (по его словам) единственным текстом, достойным того, чтобы адресовать его, как молитву, Богу. А вскоре, в конце разговора, в ходе которого он подробно расспрашивал меня об образе моих мыслей, у него вырвалось невольно:

— А я ни во что не верю!..

В самый канун моего избрания, увидев, что все препятствовавшие ему сложности устранены, дядя пригласил меня в свой кабинет, обласкал хорошенько, и сказал:

— Итак, вы станете королём... Я хочу дать вам два совета — вспоминайте о них иногда. Возьмите за правило поддерживать благородные семейства, располагающие скромным состоянием, из-за чего их рассматривают, обычно, как семьи второго порядка, и не благоволите особенно к претензиям семейств, которые почитаются сейчас как вельможи, как первые семьи нации, к проектам их ещё большего возвышения и преуспеяния.

Этот первый совет, безусловно искренний, как мне показалось, был светлой идеей, не связанной ни с какими побочными интересами дядюшки. Я оценил её тем больше, что дядя преодолел, казалось, в этот момент свою ревность, и дал мне рекомендацию поистине мудрую и полезную. Правда, из дальнейшего будет видно, сколь непоследователен был он сам в своём отношении к тому, что советовал мне в этот день.

— Мой второй совет, — сказал он затем, — заключается в том, чтобы вы ни в коем случае не ощущали себя рабом собственного слова. Короли не должны быть рабами. Какими бы мудрыми и рассудительными они ни были, они не могут заранее предвидеть все случаи, способные в дальнейшем связать величайшие сложности с точным содержанием слова или обещания, данного задолго до момента, когда должно иметь место его исполнение.

Заметив моё крайнее изумление подобной рекомендацией, и увидев, как я покраснел, — после того, как он произнёс эти слова, — дядя прибавил:

— Если вас удивляют мои слова, если вы слишком разборчивы, и не воспользуетесь, поэтому, моим советом, жизнь будет часто заставлять вас жалеть об этом.

X

Ввиду того, что по обряду, установившемуся по традиции, но никак не оговорённому в законах, кандидат на престол, объявленный таковым заранее, не должен был лично присутствовать на выборном поле, я отсутствовал там 7 сентября 1764 года и обедал в этот день с глазу на глаз с моей кузиной.

Мы долго беседовали в полном единении наших сердец; под конец, она сказала:

— Вы можете себе представить, конечно, сколько раз я задавала себе вопрос: что лучше для страны, для всех нас — чтобы королём стали вы, или мой отец?.. Судьба решила в вашу пользу, и я тоже убеждена теперь, что это и к лучшему, и желаю этого от всего сердца, так же искренне и нежно, как я целую вас.

Едва она произнесла эти слова, как мы услышали первый выстрел из пушки, возвещавший, что выборы закончены. Я поспешил к себе, чтобы подготовиться как следует к приёму примаса и моего дяди, которые, согласно церемониала, должны были известить меня об избрании.

Я не стану описывать другие частности, имевшие место в этот день — их можно найти в газетах и в собрании документов Нарушкевича.

Прежде, чем закончить, однако, эту часть мемуаров, следует рассказать ещё об одном обстоятельстве, мало кому известном, но несомненно достоверном.

За несколько недель до дня, назначенного уже для моего избрания, императрица, боясь, очевидно, как бы избрание это не наделало ей слишком уж больших хлопот и не привело, в частности, к объявлению войны со стороны Турции, написала (вопреки совету Панина, своего первого министра) Кайзерлингу, послу в Польше, что, поскольку она опасается значительных сложностей для своей империи и для себя лично в случае, если моему утверждению на престоле будет оказана открытая поддержка, она приказывает послу не рисковать, и не рекомендовать официально мою персону, а действовать в манере, позволяющей рассчитывать на последствия, наименее неприятные.

Панин, со своей стороны, осмелился написать Кайзерлингу: «Мне известно, что именно императрица вам написала, но после того что мы до сего дня уже проделали, честь нашей государыни и нашей империи слишком несомненно поставлена на карту; отступив, мы наделаем ещё больше бед, так что сделайте всё необходимое, чтобы достойно завершить начатое. Я вам это рекомендую».

У Кайзерлинга хватило отваги не подчиниться своей госпоже, и последовать совету первого министра. От имени императрицы он составил формальную рекомендацию моей персоне, а так как он был болен в те дни, то вместо того, чтобы вручить рекомендацию примасу лично (как это имело место на предыдущих выборах), он передал её через барона Аша, секретаря посольства, и выборы прошли безукоризненно единодушно и на удивление спокойно, а ведь на выборном поле, среди эскадронов дворянства, находилось немало дам... Всё обошлось без малейшего инцидента, если не считать того, что лошадь ударом копыта сломала ногу пану Трояновскому.

Многие дамы присоединяли даже свои голоса к кликам поддержки, испускавшимся последовательно отдельными воеводствами, по мере того, как примас в открытой коляске объезжал всех присутствовавших, чтобы получить из рук маршала конфедерации того или иного воеводства или из рук первых сенаторов — документы голосования, подписанные представителями данного воеводства, находившимися на поле.

Число подписавших, как я отметил это выше, было 5584. Но все, кто пересчитывал собравшихся в тот день на выборном поле, — а пересчитывали многие, — сошлись на том, что общее число присутствовавших составляло приблизительно двадцать пять тысяч человек (разница в подсчётах была незначительной) — и ни один из них не поднял своего голоса против меня.

В доверительном письме