Мемуары - Станислав Понятовский

Наконец, мне вообще был отлично известен деспотический и непримиримый нрав моего дяди.

Таковы были основные мотивы, вынудившие меня по истечении трёх дней заявить Кайзерлингу, что, невзирая на дружелюбие, проявляемое дядею ко мне лично, у меня есть все основания предполагать, что, в общем и целом, правление моего дяди было бы суровым, и по этой именно причине я думаю: для благополучия нации будет лучше, чтобы корона досталась мне, а не ему.

Услышав мой ответ, Кайзерлинг, не медля ни секунды, воскликнул с живостью:

— Храни нас Господь от сурового правленья!

И добавил, что не желает более, чтобы возникал, так или иначе, вопрос, ответить на который он мне предложил.

Эпизод этот, крайне важный для моей жизни, более, чем что-либо утвердил меня в мысли о том, что из всех человеческих недостатков наименее простительным является заносчивость. Тот, кто рукоплещет сам себе — он, дескать, хорошо сказал или хорошо поступил в той или иной ситуации, — не принимает во внимание, что никто не волен думать, что всё и, в частности, то, что более всего нам льстит, происходит по воле кого-нибудь, кроме Того, кому угодно нам это ниспослать.

Лишь восемь лет спустя после моего разговора с Кайзерлингом, в моём уме сложился текст ответа, который я должен был бы ему дать.

Скажи я ему:

— Я желаю стать королём лишь в том случае, если у меня будет уверенность, что я женюсь на императрице. Если же мне в этом будет отказано, мне нужно только быть уверенным в милости будущего короля к трём моим друзьям, а сам я останусь частным лицом, ибо без императрицы корона не привлекает меня...

Ответь я так, я всё бы примирил.

В первом случае, трудно даже представить себе степень величия, какого могла бы достичь Польша.

Во втором, я снова снискал бы право если не на любовь императрицы, то, по крайней мере, на её признательность. Я обеспечил бы, кроме того, благополучие моих друзей и сам мог бы быть уверен в величайшем благоволении короля, моего дяди, и всевозможных милостях, на которые только может рассчитывать частное лицо. И я избежал бы всех огорчений, а моя родина — многих несчастий, о которых будет рассказано в этих мемуарах.

Ведь произошли они по причине самой примитивной: мой дядя так никогда и не простил мне, что королём стал не он.

Я убеждён, что дядя был в курсе вопроса, заданного мне Кайзерлингом — если не был его автором. Сужу так потому, что примерно год спустя, когда пошли разговоры об оппозиции, возможно, и кровавой, моему избранию, и когда я заметил, что предпочёл бы не быть королём, если это будет стоить хоть капли польской крови, моя кузина, а его дочь произнесла запальчиво всего несколько слов:

— Но ведь это зависело только...

Тут она смущённо прервала сама себя и перевела разговор на другую тему.

Несколько недель спустя после того, как был задан упомянутый вопрос, Кайзерлинг сказал мне, что если я женюсь на одной из дочерей воеводы Киевщины Потоцкого, это могло бы сгладить многие трудности. Я сообщил ему тогда (слишком поздно, к сожалению) до какой степени чужда мне идея любого брака, исключая брак с императрицей.

Он ответил мне, что подобный союз вызвал бы слишком большую ревность и мог бы зажечь в Европе целый пожар, но впоследствии показал мне депешу, в которой он доносил императрице, что видел, как мои глаза наполнились слезами при одном упоминании о возможности какого бы то ни было брака, не соответствующего устремлениям моего сердца.

Ответа не последовало и на это.

С момента смерти Августа III князь воевода Руси не оставлял надежды на то, что, так или иначе, он добьётся всё же короны. Но вот однажды, когда до моего избрания оставалось недель шесть, дядя стал перечислять князю Репнину[65] (императрица придала князя Кайзерлингу в ранге обычного посланника) трудности, могущие возникнуть на пути к моему избранию; дядя считал их непреодолимыми.

В ответ он услышал:

— Несмотря на всё, что вы сейчас сказали, нам удастся, вероятно, объединить по меньшей мере пятьдесят голосов, которые будут поданы за стольника, а императрица прибавит к ним свою казну и свою армию.

Только с этой минуты дядя отказался от своих надежд.

Несмотря на всю свою скрытность, а также на нежность, которую он издавна питал ко мне, он не мог скрыть своего раздражения по этому поводу, причём, неоднократно. Даже его брат, князь канцлер Литвы, не удержался, и сказал раз князю Адаму (от него я это и знаю):

— Вот увидите, бедняга стольник останется в дураках, а корона достанется, всё же, моему брату.

Этой зимой князь Любомирский, воевода Брацлава, тоже решил, что может считать себя кандидатом. Потоцкий, воевода Киевщины, представлял его в этом качестве примасу и в других домах, но, заметив, что у него за спиной над ним же и потешаются, этот кандидат вскоре сам сообщил мне, что отказывается от своих притязаний в мою пользу, ибо отлично видит, что никто не принимает его всерьёз.

Нельзя не упомянуть здесь и о вымогательствах, столь же насильственных, сколь и несправедливых, к которым прибегал в это время король Пруссии на Великопольщине — с помощью некоего Пачковского, младшего офицера его армии. Сопровождаемый несколькими группами прусских гусар, этот офицер являлся в частные дома, требуя (заявлял он) возмещения за ущерб, нанесённый различным пруссакам польскими гражданами. Обстоятельства этого дела можно найти в дипломатической коллекции епископа Нарушкевича, наряду с другими документами, относящимися к тому времени; не являясь предметом этих мемуаров, они были бы лишними здесь. Хочу отметить только, что имение, которым я владел на Великопольщине, король Пруссии исключил из всеобщего разграбления.

В один из зимних месяцев, он прислал мне свой орден Чёрного орла. У него была договорённость с императрицей — о том, что она одновременно пожалует мне орден Святого Андрея. Я так никогда не узнал, почему она не сделала этого.

VIII

Было бы излишним излагать здесь подробности происходившего на предвыборном сейме, маршалом которого стал мой кузен Адам Чарторыйский, а также подробности формирования в день окончания сейма генеральной конфедерации; маршалом её был провозглашён князь Чарторыйский, воевода Руси.

Протоколы сейма содержат все эти данные, я напомню только, что после того, как гетман