Избранные воспоминания и статьи - Осип Аронович Пятницкий

не привилось. Самые названия этих трех деревень говорят за себя, разве что в каждой из них можно было сразу и тосковать, и горевать, и куковать. Деревни были очень маленькие и состояли каждая из нескольких очень бедных дворов. Жители их занимались рыбной ловлей и охотой. Хлеб был привозной. Так как хлеб в этих деревнях достать было трудно, то этапы через них пропускались не часто и не больше, чем в количестве 21–22 человек. Жутко стало при переходе через эти деревни, ибо каждый из нас думал: неужели меня водворят в такой деревне? (Между прочим, все 22 человека нашего этапа получили назначение в разные деревни.) На душе стало легче, когда мы подошли к Пинчуге и Иркинеевой. В каждой из этих деревень было много политических, которые нас очень хорошо, тепло принимали. Там я нашел Анну Никифорову, с которой встречался в Самаре, т. Малышева{219} и других большевиков. В селе Богучанах, где было местопребывание пристава, мы, прежде чем попасть к приставу, который должен был отправить нас на место назначения, попали в специальный дом политссыльных, устроенный последними. Тут мы расположились, нас накормили, и оттуда мы уже отправились по своим деревням. Нужно самому пройти путь от Красноярска до Енисейска и оттуда до села Богучан, длившийся больше месяца, в холод, полуголодным, усталым и грязным, чтобы понять и оценить радость каждого из нас, когда мы встретили такой теплый прием и такую заботу к ссыльным. Только этим обстоятельством, пожалуй, можно было объяснить дружное сожительство социалистов-революционеров, анархистов, большевиков и меньшевиков, которые на воле беспрерывно грызлись, вечно споря о методах борьбы с врагами рабочего класса и всех угнетенных.

Я получил в Енисейске назначение в деревню Федино, о чем официально был извещен приставом, но с моей отправкой туда вышла заминка. Федино была самая дальняя деревня в Енисейском уезде. Так как в моих бумагах было сказано, что я имею склонность к побегам, меня назначили туда; оказалось же, что хотя на географической карте Енисейского уезда деревня Федино действительно значится самой последней и дальней, но на самом деле она расположена ближе всего к железной дороге и находится на самой границе Енисейского и Канского уездов. Пристав в Богучанах знал географию своего района не по карте, и поэтому он хотел исправить ошибку, сделанную в Енисейске. Он предложил мне остаться в Богучанах, пока он не получит ответа из Енисейска на его предложение дать мне другое назначение. В Богучанах было веселее, ибо там было много ссыльных, туда все время приходили этапы, там были почтовое отделение, больница, школа и вся волостная интеллигенция, но в полицейском отношении там было очень скверно. Два раза в день приходили стражники проверять ссыльных, и нельзя было даже выходить из села за поскотину (деревни там огорожены заборами, чтобы скот не уходил в тайгу). Все время ссыльные находились под наблюдением стражников. Меня выручил исправник, который приехал осматривать свою вотчину. Он стал на защиту своих чиновников против обвинения их приставом, что они-де не знают географии своего уезда, и приказал немедленно отправить меня в Федино. Отправка была произведена так поспешно, что я был вынужден везти с собой мокрое белье, которое я отдал в стирку, после того как пристав предложил мне устроиться в Богучанах. Меня сопровождал стражник до деревни Карабуля. Там я вечером повидался с местными политссыльными и у одного из них — у т. Циммермана{220} — переночевал. Рано утром стражник сдал меня местному крестьянину, который довез меня до следующей деревни. 6 марта 1915 г. меня привезли в деревню Федино.

Нелишне будет здесь остановиться несколько на описании жизни и быта крестьян деревни Федино, в которой мне довелось пробыть два года. Такое описание тем более нелишне, что крестьянский быт деревни Федино является, за малым исключением, пожалуй, типичным для жизни крестьян Приангарья и Чунского района, за исключением трех деревень — Покукуя, Потоскуя и Погорюя, где приходилось жить большому количеству политических ссыльных.

В Федине было не больше 40 дворов, из которых 3–4 двора могли считаться малоимущими, остальные же принадлежали середнякам и даже кулакам. Вся деревня принадлежала к одному роду Рукосуевых, только один двор носил другую фамилию — Брюхановых. Земли вокруг Федина было довольно много, но она была далеко от деревни, что при отсутствии дорог[37] летом затрудняло ее обработку. Землю почти все дворы обрабатывали сами, своими силами, которых было достаточно в Федине даже во время войны, ибо из этого края в солдаты почему-то не брали (летом вся деревня в страдную пору вместе с ребятами отправлялась в поле; возвращались лишь на праздники; дома оставались только дряхлые старики и старухи с грудными детьми).

В каждом дворе было немало лошадей, коров, овец, свиней и кур. Если бы в России крестьянин имел столько лошадей и скота в своем хозяйстве, то его приравняли бы к помещику. Леса в тайге вокруг деревни было сколько угодно для построек, на топливо и для сплава. Весной, осенью и зимой местные крестьяне ловили рыбу или отправлялись на целые недели на охоту на сохатых, медведей, лисиц и белок. При вскрытии реки в первой половине мая многие из местных жителей отправляли в Енисейск на плотах зерно и муку своего недоброкачественного помола (до войны они продавали рожь по 14 копеек за пуд, и то ее неохотно покупали, в 1915 г. у многих крестьян был еще большой запас, а летом 1916 г. в Енисейске рожь продавалась уже по 1 рублю 10 копеек за пуд). Покупали ее главным образом туруханцы. Холст и сукно крестьяне вырабатывали сами даже на продажу, также сами выделывали кожу для летних чирок, зимних бродней и других надобностей.

В будни они одевались в одежду своего собственного изготовления, и только по праздникам взрослые члены семьи — мужчины надевали одежду и сапоги городского покроя, которые они приобретали у одного татарина, приезжавшего раз в год летом на плотах и закупавшего у крестьян сукно, холст, масло, пушнину, яйца и пр., взамен чего он давал крестьянам то, что им было нужно.

Почти у всех крестьян водились деньги, которые они прятали (во время войны по сибирским деревням разъезжали скупщики золотых монет, платившие им царскими бумажками по 1 рублю 20 копеек — 1 рублю 50 копеек за золотой рубль, в то время как бумажный рубль в России пал уже до одной трети прежней стоимости). Интересно отметить, что в семьях женщины и мужчины имели свои отдельные кассы и друг другу не помогали.