Из пережитого - Юрий Кириллович Толстой

выйти из партии, опять-таки никак за это не пострадав. Вот, как мне кажется, должны нормально строиться отношения в политической партии, стоящей у власти. Разумеется, всего этого я Игнатову не высказал (с моей стороны по отношению к нему это было бы слишком жестоко), но таковы были мотивы моего отказа, если говорить начистоту. Правильно ли я поступил? Не знаю. Ведь то, что такие, как я, фрондировали, создавало еще более благоприятные возможности для того, чтобы под крылом партии благоденствовали всякого рода проходимцы. В конечном счете, именно они и разложили партию изнутри.

В моих товарищах – членах партии меня всегда поражало одно обстоятельство. Стоило им выйти из зала, где проходило очередное партийное собрание, они становились нормальными людьми и зачастую говорили прямо противоположное тому, за что только что дружно голосовали. Понять причины этих метаморфоз мне помог знаменитый рассказ А. Яшина «Рычаги», в котором доходчиво показано, как достаточно разумные люди, подчиняясь какому-то стадному чувству, превращаются в послушные рычаги или винтики, слепо повинуясь самому нелепому решению. Двойственность положения едва ли не всех членов партии, с которыми связывала меня судьба, я особенно остро ощущал во время венгерских, чехословацких и афганских событий. Обсуждая эти события в узком кругу, те же члены партии, которые на собраниях выражали единодушную поддержку политическим и военным акциям, неразумность и безнравственность которых были очевидны, не могли сдержать своего негодования по поводу случившегося. Лишь один из моих коллег, до последнего времени считавший себя большим политиком, когда я выразил ему ужас и смятение по поводу вторжения в Афганистан (помнится, я сказал: «Ведь мы восстановили против себя весь мусульманский мир!»), мне ответил: «Забудут так же, как забыли Чехословакию». Жизнь показала, насколько он неправ. Не забыли ни Венгрию 1956 года, ни Чехословакию 1968 года, ни Афганистан. Вот уж поистине, никто не забыт и ничто не забыто.

На завершающем витке подготовки моей кандидатской диссертации был опубликован опус Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР». При обсуждении на кафедре первого варианта диссертации (а она была посвящена главным образом вопросам собственности) указывалось, что труд Сталина учтен в ней недостаточно. Особенно убедительно это доказывал О. С. Иоффе. Мне пришлось диссертацию перерабатывать. После смерти Сталина в апреле – мае 1953 года начался первый виток борьбы с культом личности Сталина, и я под этим углом зрения вновь был вынужден заниматься чисткой диссертации: снимать цитаты, давать более сдержанные оценки и т. д. Вот какие были времена!

Надо сказать, что все мы в той или иной степени находились под влиянием гипноза. Помню, как наши учителя до хрипоты спорили между собою о том, что имел в виду Сталин, говоря, что колхозы фактически распоряжаются землей как своей собственной. Как известно, с этим откровением вождь выступил в «Экономических проблемах социализма в СССР». На самом деле ни о каком распоряжении землей со стороны колхозов как своей собственной и речи не могло быть. Колхозам предписывалось сверху, что сеять, когда сеять, когда убирать, сколько продукции и по каким ценам сдавать государству и т. д. Я уже не говорю о том, что колхозам строго-настрого было запрещено совершать какие-либо сделки с закрепленной за ними землей.

А сколько копий было сломано вокруг банальных положений о соотношении базиса и надстройки, изложенных Сталиным в брошюре «Марксизм и вопросы языкознания»! Все мы искали в этих положениях какой-то сокровенный смысл, которого на самом деле не было.

Работа Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР» поначалу не была опубликована в открытой печати. Ее «спустили» для ознакомления в партийные организации. Каждый жаждал с нею ознакомиться, хотя это было далеко не просто. Поскольку работа была запущена незадолго до сдачи на кафедру моей кандидатской диссертации, я отправился в партком, который помещался тогда в ректорском флигеле, чтобы ознакомиться с этой работой. Надежд было мало. Но мне повезло. Тогдашний секретарь парткома А. Н. Глебов хорошо ко мне относился. Он согласился с тем, чтобы я ознакомился с работой в его кабинете. Вскоре он ушел, но сказал, что для верности запрет меня в кабинете. Я охотно на это согласился. То ли Глебов обо мне забыл, то ли его захватили неотложные дела, но вернулся он через несколько часов. Это позволило мне основные положения работы Сталина законспектировать. Какое-то время я был на факультете единственным более или менее достоверным источником сведений об этой работе, чем гордился. Замечу, кстати, что секретари парткома университета, несмотря на мою беспартийность, хорошо ко мне относились. С теплыми чувствами вспоминаю С. Б. Лаврова, В. А. Пешехонова, А. Ф. Бережного и других. Все они крупные ученые. Но были и такие функционеры, которых почти не коснулся ветер перемен. Так, в самом начале 60-х годов я оформлял документы на поездку за границу. Тогда это была очень сложная и унизительная процедура. Секретарем партбюро факультета был Б. И. Кожохин, добрейшей души человек. Он дал мне блестящую характеристику, которой я не имел ни до, ни после. Очень жалею, что не снял с нее копии. Секретарем парткома был С. А. Малинин. Он позвонил своему заму и сказал, чтобы тот мне характеристику подписал. Но не тут-то было. Когда я пришел в партком, то зам (не называю его, так как его нет в живых) стал из нее вычеркивать все, что меня положительно характеризовало. Я его хорошо знал, так как он окончил наш факультет. Говорю ему: «Что ты делаешь? Ведь ты вычеркиваешь все мое общественно-политическое лицо!» А он в ответ: «В отношении доцента университета это и так предполагается».

Кандидатская диссертация этого охранителя устоев была посвящена борьбе партии за укрепление партийного и государственного аппарата в 1935–1937 годах, хотя известно, что именно в этот период аппарат был пропущен через мясорубку, после которой уцелели лишь немногие.

Через много лет мне вновь пришлось столкнуться с оформлением выездных документов. Меня настолько разозлила эта процедура, что на заседании соответствующей комиссии парткома я заметил, что до революции, если человек не состоял под надзором полиции, ему для получения заграничного паспорта достаточно было обратиться к дворнику. (Я вычитал об этом из воспоминаний о Калинине, двоюродный брат которого, дворник, помогал политическим выхлопотать заграничный паспорт.) Оформление выездных документов я так ни разу и не доводил до конца, хотя не могу сказать, что кто-то мне чинил препятствия. Наоборот, старались помочь совершить восхождение на голгофу. Последний раз должен быть ехать в ФРГ в составе делегации Комитета конституционного надзора СССР, но поехать ввиду самороспуска Комитета не удалось. Так за границей я ни разу и не