Из пережитого - Юрий Кириллович Толстой

Многое из того, что сейчас может вызвать лишь недоумение, в те времена воспринималось как само собой разумеющееся. Например, в ходу была формулировка, согласно которой Сталин создал цельное и законченное учение о социалистическом государстве. На одном из заседаний кафедры государственного права аспирант кафедры В. Н. Филиппов подверг сомнению эту формулировку, сказав, что она противоречит задаче развития теории социалистического государства, поставленной Ждановым на философской дискуссии. Помню, нас всех это заявление ошеломило. Так что не хочу ни приукрашивать той среды, в которой мы жили и воспитывались, ни преуменьшать тлетворного влияния, которое она на всех нас независимо от возраста, степеней и званий оказывала.

Излагая события в хронологической последовательности, должен сказать, что в 1953 году я защитил кандидатскую диссертацию, а в 1954 году О. С. Иоффе – докторскую диссертацию на тему «Ответственность по советскому гражданскому праву».

В 1954 году произошло присоединение к университету Юридического института, который влился в наш факультет. Заведующим объединенной кафедрой гражданского права стал профессор Борис Борисович Черепахин, который после кончины С. И. Аскназия, последовавшей в 1952 году, возглавлял кафедру в Ленинградском юридическом институте. До этого Борис Борисович работал в Свердловском юридическом институте и по праву считался родоначальником тамошней школы цивилистов, представленной такими именами, как О. А. Красавчиков, С. С. Алексеев, В. С. Якушев, В. К. Мамутов, В. П. Шахматов, В. Ф. Яковлев и другие.

Борис Борисович активно публиковался в 20-е годы и был известен как автор многообещающих работ по теории права и гражданскому праву, а затем надолго замолчал. Дело в том, что он служил в армии Колчака и был лишен права заниматься преподавательской деятельностью. Подвизался на скромных должностях юрисконсульта, причем несколько раз был на волосок от расправы, о чем сам рассказывал. Вернулся в науку и преподавание лишь после первого Всесоюзного совещания работников права в 1938 году. В последние десятилетия это совещание оценивается сугубо отрицательно. Действительно, оно ознаменовало расправу над многими видными деятелями государственно-правовой науки, точнее, подвело итоги этой расправы. В их числе Пашуканис, Крыленко, Гинцбург и другие. Стучка к тому времени успел умереть. В то же время, следуя исторической правде, я не склонен оценивать итоги совещания только негативно. Именно в этот период к активной научно-педаогической деятельности были возвращены многие ученые, в свое время изгнанные леваками из науки. В их числе М. М. Агарков, В. И. Серебровский, И. Б. Новицкий, Б. Б. Черепахин и другие. Так что все обстояло намного сложнее. В 1940 году Борис Борисович опубликовал статью о приобретательной давности, а в 40-х годах защитил докторскую диссертацию, посвященную приобретению права собственности от неуправомоченного отчуждателя. Но, конечно, годы гонений не прошли для него бесследно. Он публиковался сравнительно редко и мог бы сделать в науке значительно больше. До конца своих дней он так и оставался большим ребенком, зачастую не понимавшим, каким опасностям себя подвергает.

Когда с Борисом Борисовичем случился инфаркт, я навещал его в клинике Военно-медицинской академии, где он лежал. Почему-то всякий раз его тянуло на воспоминания о Колчаке. В палате он лежал не один, и соседи, понятно, прислушивались к тому, что он говорил. Я всякий раз вытался увести его от этой скользкой темы, предлагал ему утку и т. д., но Борис Борисович вновь сворачивал на опасную колею. В частности, он говорил мне, что Колчак, предвидя надвигающийся конец, распустил свою охрану, состоявшую главным образом из интеллигентной молодежи, чем дал возможность некоторым из них спастись.

Вспоминаю эпизод, который произошел во время чехословацких событий. Собрались мы на первое заседание кафедры в подавленном состоянии. И вдруг тогдашний заведующий кафедрой профессор О. С. Иоффе объявил, что по указанию парткома каждый из нас должен будет выразить к этим событиям свое отношение. «Надеюсь, ко мне это не относится», – бросил я реплику, имея в виду свою беспартийность. «На этот раз вы не отвертитесь», – парировал Иоффе. После заседания ко мне подошел Черепахин (а он тоже был беспартийный) и сказал: «В такое время мы должны держаться друг за друга». Хотя на душе кошки скребли, я не мог сдержать улыбки, так как менее всего представлял себе Черепахина в роли бойца. Борис Борисович это заметил и, кажется, обиделся. К счастью, информация, полученная Иоффе, оказалась ложной, никто никаких объяснений от нас не потребовал. И только много лет спустя, прочитав в воспоминаниях профессора В. П. Шахматова, как мужественно вел себя Борис Борисович во время случившегося в Свердловском юридическом институте пожара, я понял, что он оказал мне высокую честь, предложив в трудные времена быть с ним рядом. Во время войны и в послевоенные годы он был заместителем директора Свердловского юридического института, а в 1954 году возглавил юридический факультет нашего университета. Деканом он был несколько лет. Как-то Иоффе рассказывал мне, что Черепахин жаловался ему на то, что у него много административных обязанностей. Иоффе посоветовал ему от них отказаться. Борис Борисович ответил, что он любит административную работу. Этот ответ Иоффе поразил. Весь облик Бориса Борисовича, его поведение и манера общения с людьми менее всего ассоциировались с отправлением административных функций.

Борису Борисовичу удалось пройти незапятнанным через самые трудные времена. Да и в науке он придерживался принципиальных позиций. Он, в частности, резко выступал против презумпции государственной собственности, которую многие из нас, в том числе и я, поднимали на щит. Видимо, в награду за праведную жизнь Бог послал ему легкую смерть (если она бывает легкой). Борис Борисович, как это ни странно, был страстным футбольным болельщиком. На стадион, конечно, не ходил, но болел дома у допотопного телевизора, который принимал не все программы. Если какой-то матч по его телевизору не показывали, то он нередко звонил мне и интересовался ходом матча. Я в те годы тоже отчаянно болел, но чаще всего на стадионе. Транслировали матч нашей сборной с какой-то зарубежной командой, причем австрийский судья явно подсуживал команде-сопернице. Борис Борисович не на шутку это переживал. Во время трансляции он и скончался, причем смерть наступила мгновенно.

В связи с совещанием 1938 года не могу не вспомнить о судьбе выдающегося русского цивилиста Михаила Михайловича Агаркова, который по праву занимает в нашей науке одно из первых мест. В начале 30-х годов Михаил Михайлович был «вычищен» по первой категории, то есть без права поступления на работу в советские учреждения. Однажды его встретил один