Мамона и музы. Воспоминания о купеческих семействах старой Москвы - Федор Васильевич Челноков

Анна Петровна от них отличалась. С замужеством у нее дело сорвалось, и она решила, что добиваться его больше не будет, так как нигде ей так хорошо житься не будет, как при отце, который ее страшно баловал и отдал ей бразды домового правления. С лица она одна напоминала мать и, пожалуй, была недурна собой. В противоположность сестре, подруг у нее не было, за исключением бедных родственниц, которые живали у них летом, – какие-то черненькие востроглазые девицы, вероятно очень бойкие, но укрощенные их приживальческим положением. Она им покровительствовала, потом они с небольшим приданым были выданы замуж и исчезли. Появление Нади[166] в доме было для нее и ее положения некоторым афронтом[167], но Надя не стала добиваться первенства, и они сошлись настолько, насколько такие родственницы сойтись могут под кровом живого отца. Но Мите[168] все-таки, еще до смерти Петра Димитриевича, пришлось устроиться отдельно.

Женитьба Мити на Наде случилась для меня как-то неожиданно. Все мы были близки, но еще молоды, Митя был мой ровесник, и не приходило в голову, что он может жениться. И вдруг мне сообщают об его предложении. Как-то было тогда странно. Наде, должно быть, стукнуло только 18 лет, и парочка выходила премилая. Она была очень мила, но семейства были невероятно различны. У Петра Димитриевича все шло по старомосковски, а тут стали кромсать приданое домашним способом. Вечная портниха и белошвейка, Францахен, никому не согласилась уступать этой работы. Да я и не знаю, за чей счет все это должно было осуществляться. Так как в деньгах полный хозяин был теперь Василий Карпович, находивший, что такие траты ерунда, лишь бы ему побольше оставалось. Из этого можно заключить, чего навараксали[169] Наде.

Приближалось благословение. Василий Карпович во дворе, еще при отце, сгородил пренескладный дом, загнав всю семью в полутемные скверные клетухи; у Петра Карповича была комната без одного окна, но зато пол и потолок были стеклянные, и беломраморная лестница с лепкой, очень большой зал и гостиная. В этих двух комнатах и должно было состояться парадное благословение. Василий Карпович просил меня и Васю похлопотать ему в помощь, предоставив заняться и винным вопросом. Ожидалось к обеду человек 50 гостей. Мы, по своему челноковскому масштабу, и выписали хороших вин, Василий Карпович поморщился, но сказал, что надо тратить его поэкономней, а что останется, вернуть Леве, как это всегда и делалось. Заказывать же обед взялся Василий Карпович сам.

Приходит день, я у Василия Карповича ожидаю кондитера. Наконец часа в два появляется воз со столами и ящиками с посудой. Я на кондитера набрасываюсь, говоря, что мало времени, обед ожидается в шесть часов, где же тут толком накрыть стол, когда все это добро и мыть, и тереть нужно? Словом, волнуюсь. А кондитер очень хладнокровен – успеем. Начинают таскать столы, но это не столы, а какие-то широкие скамейки, между приборами еле бутылка установится. Я ору: «Да какие же это столы, куда же девать вазы с цветами, конфетами?» Кондитер пожимает плечами. Столы таскают, время идет, я к Василию Карповичу, а тот, поморщившись, говорит: «А черт с ним, это неважно». Я назад, а там уж скатерти постилают, жеваные, в пятнах, прямо ужас. Я ругаться, но кондитер говорит: «Где же я другие возьму, не в Дорогомилово же ехать». Что делать, начинаю особо приметные пятна тарелками прикрывать, но и посуда бог знает что такое, обитая и разная.

Вижу, назревает скандал, но Василий Карпович опять свое – «это неважно». Хорошо еще цветы, конфеты и фрукты были куплены мною с Васей. Этого всего было больше, чем нужно, и все это пошло в дело, попав в отвратительные вазы кондитера. Пока это добро не появлялось на столе, он представлял из себя стол, накрытый для самых бедных поминок. А ожидались Боткины, Карзинкины, Марецкие и всё публика такого сорта, что такого безобразия никогда и не видела. Освещать же приходилось комнату двумя керосиновыми лампами на стенах, да в люстре было 12 свечей, а в зале-то пять окон – фу-ты, черт возьми! Поскакал я домой, привез пару канделябров, да у Шапошниковых было два, хоть жидко, а все-таки торчит.

Начали гости собираться, барыни в шелках и бриллиантах, так и шуршат, идя по мраморной лестнице, в ожидании шапошниковского обеда. Приехал Петр Димитриевич, все в гостиной. Там совершился обряд. Старик подошел к Наде и надел ей на шею четыре нитки драгоценнейшего жемчуга, как бы олицетворяя свою радость принять в свои объятия жену сына. Все важно, торжественно; находится в ожидании приглашения к столу. А я, озабоченный хозяйственными делами, выскочил в зал взглянуть, все ли там готово – и чуть меня не стошнило от приготовленной закуски. Аромат от нее шел самый «гастрономический». Что поделаешь? Уж переделать ничего нельзя.

А тут появился кондитер с бокалами шампанского, началось поздравление, на нем куцый, чисто краденый фрак и весь в грязи. Наконец он провозгласил, что кушать можно, и наша чопорная публика парами, весело щебеча, двинулась к столу. От закуски так и шарахнулись по местам, а там такие салфетки, что от них руки платками обтирать нужно. Но не бежать же! Все уселись, я жду – что-то будет? Появились холуи такого вида, что хоть карманы держи, вероятно, прямо с Хитровки, по неделе не бритые и во фраках, худших, чем у хозяина. В тарелках было что-то желтоватое, и в нем плавали какие-то ошметки травы – суп прентаньер[170]. Дальше появилась грязная осетрина с душком.

Вижу я – дело дрянь, надо беду шампанским заливать, а так как прислуге ни бутылки доверить нельзя, я подмигнул Василию Васильевичу – и пошла работа. Пошли тосты, а мы, как на пожаре, льем шампанское. Василий Карпович в ужасе, мигает нам, чтобы полегче, а мы целыми бутылками подставляем под руки гостям – пей, братцы, коли есть нельзя. Тем и спасли положение, а то скандал получался на всю Москву. Гости живо выкатились из гостеприимного дома, и мы с Васей задерживаться не стали. Набив себе карманы бутылками шампанского, отправились к себе на квартиру, увлекая за собой жениха и всю подходящую молодежь, прихватили и фрукты, и конфет – и вышло у нас премило. Дело дошло до троек, и мы все кончали торжество ужином в «Стрельне», так как