Мамона и музы. Воспоминания о купеческих семействах старой Москвы - Федор Васильевич Челноков

А тем временем скаредный Василий Карпович считал пустые бутылки, так как полных не оказалось, но тут же установил, что много их пропало. На другой день по поводу их был целый кислый разговор, что какие-то воры вино украли, свалив все на «хорошенькую» прислугу, какую он сам пригласил. Мы только посмеивались в кулаки, а Москва ругала его ругательски.

Пришла свадьба, и Петр Димитриевич ответил достойно, заказав в колонном зале «Эрмитажа» такой пир, что расстегиваться пришлось не хуже, чем у бабушки. Приходилось и мне попадать в скандальчики, но более глубокого чувства скандала, какое получилось от благословения Нади, я в жизнь не ощущал. Но зато свадьба оставила память одного из самых пышных происшествий. Василия Карповича этим пронять нельзя было: сказавшись больным, он и не поехал на нее, да и вообще ему до этого события было дела мало. А что бутылки исчезли – это его заковырнуло, и он долго дулся на нас, да нам-то было вроде как начихать – уж больно веселы были все после обеда.

Что старше становился Петр Димитриевич, то становился он мягче, как-то душа у него больше открывалась. Между мной и ним громадная была разница лет, а могу сказать, что были мы приятели. Те, кто мало знал его, считали его «козерогом» и удивлялись нашим близким отношениям. К нему ездил я чаще чем в неделю раз. Реже бывал у него Миша и в единственном месте играл в преферанс, совсем не зная игры, почему страшно ремизился, проигрывая рублей до трех. Ужасно Петр Димитриевич радовался его визитам. В числе его любимцев был он, но особенно Лиза; никуда не выезжая, он иногда бывал у них. Человек он был очень умный, всем интересовался, но, уйдя из банка, оторвался от людей, а около Михаила Васильевича всегда вертелись живые интересы.

Редко кого он ссужал деньгами. Но однажды нам на покупку болота потребовалось 5000, мы обратились к нему, и он распорядился выдать их, не сказав ни слова. Срок подходил к концу, а платить было нам еще неудобно, и мы попросили его отсрочить платеж – опять сделал, ничего не сказавши. Только я узнаю стороной, что отсрочивать он не любит всю сумму, надо было вернуть хоть 500 рублей, тогда переписывай векселя хоть десять лет. А векселя выдавались всегда хоть примерно на три месяца и обязательно давалось десять грационных дней[171]. Таким образом срок векселя, выданного первого числа месяца, считался 11-го. Все платили, конечно, 11-го числа, а я, узнав, что Петр Димитриевич немного надул губы, что мы вексель переписали не по его обычаю, решил его удивить платежом 1-го числа.

Приходит наш артельщик с деньгами. Сергей Димитриевич не понимает, зачем он пришел, спрашивает: «Вам чего-с?» – «Да платить по векселю». Сергей Димитриевич в вексельную книгу, – вот тебе раз! – срок 11-го. Векселя-то в конторе и не оказалось, он был в сейфе. Пришлось посылать; я же их потом в неаккуратности обличал – и какая это контора, что люди пришли платить, а векселя не приготовлены?! Петр Димитриевич пытался ругать меня, что плох кассир, платящий на десять дней раньше. Я дразнил его, а он меня. А все-таки я контору их поставил в положение, несвойственное ей. Сергею Димитриевичу этот факт был даже неприятен, он сбил его на момент с толку. На этот, как и на всякий день, у него все было рассчитано по минуткам, а вдруг такое беспокойство – пришлось посылать в сейф в неурочное время!

Повседневная жизнь Петра Димитриевича не отличалась от жизни других семей, только он читал, может быть, больше, чем кто-либо. Когда к ним ни приедешь, когда он дома, все он в красной комнате, сидит на своем «вольтере»[172] и читает, и обычно что-нибудь тяжеловесное. На даче много гулять ходили и во время гулянья собирали шишки, и к осени наберут столько, что камин полыхает чуть ли не целый день.

Именинные дни у них справлялись великой и разнообразнейшей едой и подчеркивались подарками. На Рождество и Пасху выставлялась закуска, от которой глаза на лоб выскочить хотели. Визитеров у них не бывало много, но зато хозяева первые дни около нее питались сами. Кухарке давалась свобода, а они, вертясь целый день у бесконечного стола либо с приезжими, либо сами по себе, в обеде не нуждались. Тут красовались необыкновенные бутылки из «елисеевской коллекции»: то мужик, из шляпы которого лилась какая-нибудь настойка, то медведь, то бочка. И уж Петр Димитриевич старается подпустить вам какой-нибудь такой штуки, что задохнешься. Но самый обжорный день в году были блины с Музилем. К этим блинам прямо надо было готовиться, а после них поскорей в кровать и спать. На такие случаи Петр Димитриевич сам покупал у разных приятелей половину балыка, половину лососины, и все в таких порциях, что целую неделю эту провизию уничтожать надо. Качество же ее бывало первокласснейшее, и все есть нужно, а то бранился. За блинами шло обследование погреба Петра Димитриевича: то марсалу[173] выписал из Италии, то где-то раскопали такое саперави, что на дне слой в два пальца образовался. И такие находки и сюрпризы бывали постоянно в такие торжественные дни.

Елка бывала у них, но проходила незаметно. Но когда появились внуки, тогда елка устраивалась до потолка и всем присутствуюшим полагались подарки. Бывала она в первый день Рождества после обильного обеда. Были музыка, пляс и веселье бесконечное, хотя, кроме своих и Изгарышевых, никого не бывало. Когда напляшутся, появлялось елисеевское шампанское, какое Бог пошлет, когда необыкновенное, какое-нибудь розовое, а то и кислятина на английский лад. Старик, бывало, и сам разойдется и пойдет в пляс с ребятами. Только такое напряжение стоило ему жизни. После последней елки, когда все уехали веселые, с подарками, с легким шумом в голове, отправился и Петр Димитриевич тоже радостный, но уставший, спать. Приблизительно через час или два после того, как в доме все успокоилось, Коле послышался страшный шум в нижнем некотором помещении. Он спустился с верхнего этажа и нашел там отца при последнем издыхании. Очевидно, у него сделался паралич сердца, и он скончался лет 65.

На другой день я встретил Изгарышева на картинной выставке, и он сообщил мне эту печальную новость. Верить я не хотел, что это могло быть: еще вчера человек был в полной силе, а теперь остался один прах. С другой же стороны, я ему позавидовал. Кажется, ни один человек не умер так складно, как Петр