Эхо времени. Вторая мировая война, Холокост и музыка памяти - Джереми Эйхлер

Ангелы истории

Великие потрясения способны распространяться от самых отдаленных молекул к ближайшим. Что мы скажем о геофизике, который, ограничив свои расчеты километрами, решит, что влияние Луны на наш земной шар гораздо значительней, чем влияние Солнца? Во времени, как и во вселенной, действие какой-либо силы определяется не только расстоянием.

Марк Блок, Апология истории, или Ремесло историка[542]

Ясным утром 10 ноября 1946 года в центр Лондона стеклись тысячи людей, чтобы на официальной церемонии отдать дань памяти павшим на войне подданным Британской империи. В отличие от людей, которые в октябре 1947 года в Нью-Йорке пришли к пустому месту, чтобы торжественно заложить камень будущего мемориала, толпе в Лондоне уже было вокруг чего собираться. Действительно, им не понадобилось никакого нового монумента, ведь гражданская панихида в то утро совершалась у строгого и благородного Кенотафа – военного мемориала, воздвигнутого с большими торжествами в 1919 году и посвященного памяти “Славных героев”, павших на Первой мировой войне. Все собравшиеся заняли места. Сероватый портлендский камень мемориала сверкал на осеннем солнце[543].

В то второе воскресенье ноября, по уже прочно утвердившейся традиции празднования Дня перемирия, когда Биг-Бен прозвонил одиннадцать часов, на плац-параде конной гвардии раздался пушечный залп – сигнал к официальному началу отсчета двухминутного молчания. В том году тишина на улице Уайтхолл стояла гробовая – ее нарушали только приглушенный рокот далекого аэроплана и шелест листьев на платанах. Когда две минуты молчания истекли, раздался еще один залп, и трубачи британских королевских военно-воздушных сил заиграли “Вечернюю зорю” – похоронную мелодию, немного напоминающую сигнал к отбою. Затем, в точности как и в прежние годы, король Георг и принцесса Елизавета торжественно возложили венки к подножью монумента. За ритуалом наблюдали стоявшие поблизости члены королевского семейства, облаченные в черное, с приколотыми к одежде красными маками.

Маки, конечно же, были уже устоявшимся символом поминовения погибших на Первой мировой войне солдат, этот образ восходил к стихотворению “В полях Фландрии” фронтовика Джона Маккрея. Однако за десятилетия после окончания Первой мировой войны в Великобритании все прижившиеся ранние ритуалы поминовения доказали свою необычайную гибкость, и воинов, павших на недавней войне, стали чтить, просто следуя уже заведенным обычаям и обрядам и ничего в них не меняя. Собственно, в тот самый день был официально заключен союз павших на двух разных войнах: произошла смена названия Дня перемирия (так как оно относилось только к завершению Первой мировой) на День поминовения – такое название имело уже более широкий смысл. Начиная с того самого дня приколотые маки носили уже в память всех павших солдатах Британской империи, а самый главный в империи военный мемориал был доработан с учетом новой задачи. Перед тем как пошел отсчет двух скорбных минут молчания, король, одетый в форму адмирала флота с золотой оторочкой на рукавах, выступил вперед и, дернув за шнур с кистями, открыл новую надпись. Публика увидела, что теперь на Кенотафе появились новые римские цифры: к датам 1914 и 1918 прибавились даты 1939 и 1945. Как говорилось в редакционной статье одной газеты, таким образом объединялась память “о «славных героях», павших на обеих войнах и уже объединенных в национальном сознании и народной памяти”[544].

Другой репортер мимоходом замечал, что солнце светило очень ярко, и Кенотаф – “подобно гномону гигантских солнечных часов”[545] – отбрасывал длинную и резкую тень. Оттолкнувшись от этого образа, можно было бы сказать, что тень, отброшенная памятью о Первой мировой войне, легла не только на толпу людей, собравшихся в тот день на Уайтхолле: она легла на весь британский XX век[546]. В Англии, в отличие от других стран Западной Европы, именно Первая мировая война оставила очень глубокий отпечаток в коллективной памяти, и в течение по меньшей мере полувека это сказывалось, среди прочего, на отношении британцев к последующей коммеморации. В 1920-х годах почти во всех больших и малых городах Англии были воздвигнуты собственные монументы и мемориалы, увековечивавшие павших. В конце концов та война, прозванная в Британии “Великой”, как тогда думали, велась для того, чтобы “навсегда покончить со всеми войнами”. И свидетельством этой решимости стало почти повсеместное присутствие мемориалов-напоминаний. Но, хотя все эти монументы и помогали чтить память о погибших, они оказались совершенно бесполезными в другом смысле: следующую войну они никак не предотвратили. Мир, завоеванный ценой жизней стольких солдат, едва-едва продержался два десятилетия.

Поэтому неудивительно, что в 1944 году, когда проводился опрос общественного мнения по поводу предпочтительных способов увековечения памяти воинов, недавно павших в сражениях Второй мировой, многие резко высказывались против установки, как выразился анонимный респондент, “бесполезных памятников” и “каменных уродищ на каждом перекрестке и в каждом сквере”[547]. Ведь можно же сделать так, чтобы уже поставленные памятники имели теперь двойное назначение. Потому, как это произошло и с Кенотафом, многие монументы, стоявшие в городах по всей стране, подвергли соответствующим доработкам[548]. Были, конечно, и такие места, где герои и события Второй мировой войны увековечивались особо, но в этих местах поминальные усилия, как правило, носили гораздо более утилитарный характер и обретали форму мемориальных библиотек, парков и других зеленых зон[549]. Если взглянуть на них сквозь призму сегодняшних представлений, многие из тогдашних коммеморативных жестов выглядят почти шокирующе незамысловатыми[550]. Например, в некоторых церквях в память о павших на Второй мировой войне просто установили новую систему освещения. В одной церкви в Ланкашире почтили недавно погибших мемориальной книжной полкой; в другой церкви, в Хэмпшире, к стене прибили мемориальную доску с упоминанием Второй мировой. Табличка, сообщающая об установке новой мемориальной ограды у церкви Святого Иакова в Верхнем Бротоне, пригороде Солфорда, свидетельствует о том, насколько антимонументальный и утилитарный характер обрели эти мемориальные жесты[551].

Мемориальная табличка в церкви Святого Иакова в Верхнем Бротоне, Солфорд. Photograph by Mike Berrell, Imperial War Museums, War Memorials Register.

В то время как Вторая мировая война в Англии послужила поводом для установки новых церковных оград, память о Первой мировой отказывалась ослабевать и еще десятилетиями продолжала удерживать главные позиции в национальном сознании. В 1965 году Тед Хьюз в очерке для журнала The Listener называл ту войну “нашим национальным призраком номер один”[552] и так пояснял свою мысль: “Первая мировая война только крепнет… она до сих пор повсюду, она всем досаждает… И где-то в глубине нервной системы каждого выжившего на ней яростно продолжается вечная битва на Сомме”. Хьюз знал об этом не понаслышке. Его собственный отец поступил в полк ланкаширских стрелков и вернулся из Франции человеком, которого всю жизнь преследовали кошмары. “Мы – дети призраков и живем в городах, полных призраков”, – написал однажды Хьюз[553].

Несоразмерно важное место, которое