Повесть о Верещагине - Константин Иванович Коничев

— Ложитесь спать, утро вечера мудренее. Завтра поговорим!..

Отправив турецких представителей в тыл, в безопасное место, Струков ночью поднял кавалерию и казаков и налетом захватил город. Наутро послов султана поздравили с занятием последнего турецкого оплота по пути к Константинополю. Об этих боевых днях Верещагин, очевидец и участник событий, писал Стасову двадцать первого января из Адрианополя:

«Представьте себе меня, сидящего между Сервер- и Камык-пашами. Генерал Струков, начальствовавший передовою частью и первый принявший этих послов, представил меня им как секретаря своего, и когда дипломатия его плохо помогала, тогда он обращался ко мне за выручкою. Мы отправили их в Казанлык, а сами тем временем, вперед да вперед, направились к Адрианополю, гарнизон которого при слухе о быстром приближении русских бежал; не будь дураки, мы сей славный город и заняли, хотя всего с одним кавалерийским полком и сотнею казаков; зато же беспокойные сутки провели мы! Хотя народ принял нас восторженно, но скоро увидел, что спасителей маловато, а кругом города грабили и резали черкесы, башибузуки и отступавшие регулярные войска. Трудно Вам передать все ужасы, которых мы тут насмотрелись и наслышались. По дороге зарезанные дети и женщины, болгары и турки, масса бродящего и продохнувшего скота, разбросанных, разбитых телег, хлеба, платья и прочего. Отовсюду бегут болгары с просьбою защиты, а защищать нечем не только их, но и самих себя, если бы встретили мы пехоту и артиллерию… Как только подойдут силы, так мы двинемся по дороге к Константинополю и позащитим бедных болгар, которых, по правде сказать, режут как баранов. Сегодня целый день рыскал по городу, искал турецкие склады и смотрел места, где можно поместить подходящие войска. Даже некогда было рисовать, впрочем, после наквитаю. До свидания».

Генерал Струков, как и подобает победителю, занял для штаб-квартиры лучший дом и, по всем правилам, потребовал ключи от города. Адрианополь не имел крепостных стен и городских ворот с огромными висячими замками, ключи от которых с поклоном вручают победителю. Представители местной власти с прискорбием доложили генералу, что рады были бы сдать ключи, но таковых не имеется.

— Где угодно ищите ключи, но вручите их мне сегодня же! — настаивал на своем Струков.

Тогда местные власти догадались: купили на базаре громадные старинные ключи и на кованом подносе торжественно поднесли их генералу.

— Ну вот, давно бы так! — сказал повеселевший Струков, принимая ключи как знак полнейшей покорности побежденных. — Может быть, речь надо произнести? Что говорят в таких случаях? — обратился он к Верещагину.

Тот, еле сдерживаясь от смеха, посоветовал:

— А вы, Александр Петрович, спойте им: «Мне не дорог твой подарок, дорога твоя любовь…»

— Может, ни к чему это, а? Да ведь Суворов, Кутузов брали города, и ключи от тех городов хранятся как реликвии! — сказал Струков.

— Берите, берите, пригодятся, — с деланной серьезностью посоветовал Верещагин. — Самый большой ключ подарите мне.

— Для чего он вам? На память?

— Нет, я буду им грецкие орехи колоть… От всякой вещи должна быть польза.

Когда турецкая делегация удалилась, Струков сказал:

— Не язык у вас, а жигало, Василий Васильевич! Ну, да бог с вами! Адрианополь-то мы отхватили, это главное. А если в малом и сглупим — не беда!

— Совершенно верно, Александр Петрович, не беда!. До того, как перемирие было заключено, Верещагин с вестовым-болгарином, знавшим турецкий язык, ездил по городу. Урывками между разными делами, связанными о установлением порядка, успевал он еще делать наброски в альбомах.

Оставались считанные дни до заключения Сан-Стефанского мирного договора. Турция проиграла войну. Благодаря России создавалось самостоятельное государство — Болгария… Не дожидаясь подписания договора, Верещагин отказался от предложенных ему военных наград и стал собираться в Париж. В эти дни он еще раз повстречался с Михаилом Дмитриевичем Скобелевым. Встретились, чтобы дружески поговорить, как бывало, и расстаться, неизвестно, надолго ли. В городке Чорлу в сопровождении двух казаков-ординарцев они не спеша, ходили по пустынным улицам. Скобелев завел грустный разговор:

— Ну, вот и конец войны, Василий Васильевич. Ты встанешь за мольберт, а мне что делать? По свадьбам ходить почетным гостем вроде бы и рановато. Без войны мне не житье. Скука!.. А что будет, Василий Васильевич, если социалисты победят всюду? Будут ли нужны тогда генералы?..

Верещагин усмехнулся, ответил:

— Во-первых, трудно ожидать, чтобы скоро и всюду они победили; а во-вторых, если всюду победит социализм, то генералам тогда делать будет нечего.

— Мне такой социализм не нужен… А художники, Василий Васильевич, будут нужны социалистам или нет?

— Сам сомневаюсь, Михаил Дмитриевич, кто знает, как будет настроено общество! Ломка будет — это вне сомнения, но когда после ломки начнется созидание, и какое — трудно заранее сказать.

— А лидеры что говорят по этому поводу?

— Смотря, Михаил Дмитриевич, какие лидеры. Они тоже всякие бывают. Из французов назову Прудона. Наш Герцен называл Прудона диалектиком социальных вопросов, одним из самых выдающихся вольнодумцев, не признающим никаких общепринятых кумиров. И вот этот Прудон, касаясь вопросов искусства в общепринятом его значении, пишет, что он отдал бы Луврский музей, Тюильрийский дворец, собор Парижской богоматери и Вандомскую колонну — только за то, чтобы каждый мог иметь маленький домик на клочке земли, воду, тень, зелень и спокойствие, да еще несколько баранов… Такой идеал, возможно, и совпадает с желаниями деревенской бедноты и городских низов, — добавил от себя Верещагин, — но я лично не разделяю его мнения. Нужен кров, нужна пища и одежда постоянно и каждому, это верно. А искусство необходимо всем и вечно. Да оно и останется! Будут разрушаться троны, дворцы, будет яростно, засучив рукава, «работать» палач, вместе с коронами полетят головы, но искусство — дело рук народа — будет жить вечно. Его все-таки не умертвят…