Повесть о Верещагине - Константин Иванович Коничев

Все разошлись, снова остались вдвоем Скобелев и Верещагин. Генерал молча сидел над испещренной карандашом картой, затем подозвал к себе художника и предложил ему принять участие в разработке операции.

— Конечно, опять жертвы, но надо сделать все от нас зависящее, чтобы их было как можно меньше. Вас, Василий Васильевич, я назначаю на время операции своим адъютантом…

В морозное утро девятого января под прикрытием густого тумана Скобелев двинул войска на турецкие редуты. Артиллерия поддерживала наступающих, била по укреплениям, мешая туркам вести прицельную стрельбу по русским батальонам и болгарским дружинам, находившимся под командой Скобелева. Не успел рассеяться туман, как наступающие русско-болгарские части, пехота и батарея из восьми горных орудий, оказались на очень близком расстоянии от турецких редутов, перед жерлами выглядывающих из-за каменных брустверов пушек. Началась пальба, горячая рукопашная схватка. Грудами лежали трупы русских и турок перед редутами и за редутами, в расположении турецких гарнизонов. Над турецким штабом взвился белый флаг. На главном участке боя турки сложили оружие. Обезоруженные пленные строились в колонну. Сдался в плен сам командующий, Вессель-паша, и с ним весь штаб — пятьдесят офицеров и четыре паши. На флангах еще шла перестрелка. Отдельные турецкие части и редуты не сдавались. Против них отчаянно и успешно сражался вооруженный трофейными английскими винтовками полк под командой храброго Панютина. Не щадя своей жизни, дрались болгарские дружинники: никто из наступавших не хотел быть в последних рядах. Борьба на флангах продолжалась. От обильно пролитой крови снег местами растаял, обнажив землю.

— Почему не сдаются остальные? Зачем напрасное кровопролитие? — сердито спрашивал Скобелев пленного Вессель-пашу.

— Не знаю, — отвечал тот. — Я приказал всем сдаваться. Возможно, с Филиппополя прибудет на помощь Сулейман-паша с войском. Они ждут…

— Ах, вот как!.. — тихо сказал Скобелев. Его глаза сверкнули, и лицо стало ярко-бронзовым, под цвет рыжей бороды. — Так знайте: вашего Сулеймана растрепал наш Гурко, а против этих упрямых башибузуков я сейчас же двину бригаду, а на придачу ей вологодский полк, и прикажу в плен никого не брать!..

Скобелев заметил, как Вессель-паша дрогнул и, о чем-то поговорив с четырьмя пашами, сказал:

— Разрешите послать на фланги из числа пленных двух офицеров, пусть передадут от моего имени: лучше плен, чем безрассудная смерть…

В тот же день весь узел укреплений со всеми остатками гарнизонов в районе деревень Шипка — Шейново сдался на милость победителя. Обоз за обозом эвакуировались раненые. Скобелев приказал построить полки, участвовавшие в штурме. В долине на фоне заснеженных шипкинских гор ровными длинными рядами вытянулся строй солдат.

Солдаты стояли вольно и от холода переминались на месте. Примятый и окровавленный снег хрустел под подошвами сапог. После команды «Смирно!» строй всколыхнулся и замер как вкопанный. С левого фланга, из-за дубовой заиндевевшей рощи, на белом коне в распахнутой шинели показался Скобелев. За ним свита и в первом ряду, верхом, — Верещагин. Взору художника представилась картина, которая потом была запечатлена им на полотне под названием «Шипка — Шейново»… Из полуразрушенных укреплений выглядывали умолкнувшие турецкие пушки. Над ними возвышались изуродованные обстрелом столетние дубы. И тут же валялось еще не подобранное оружие — винтовки, берданки, палаши. И множество трупов… Особенно запомнился Верещагину один из павших русских солдат: он лежит на спине в застывшей луже крови; его глаза раскрыты, вытянутые руки закоченели со сжатыми кулаками, словно угрожая самим небесам…

Проскакав галопом перед строем победителей, Скобелев поздравил их с блестящим успехом. Громкое раскатистое «ура», затем его последние слова: «Всем по чарке водки!» — разнеслись по снежной долине и предгорьям. Солдатские шапки летели вверх. И снова гремело несмолкаемое «ура». Это была крупная победа в генеральном сражении. Путь на юг Болгарии к турецкой границе был теперь свободен. В штабе Скобелева господствовало оживление. Генералу принесли телеграмму Вессель-паши, адресованную в Константинополь султану: «После многих кровопролитных усилий спасти армию я и четыре паши сдались с армией в плен. Вессель».

— Передайте через Бухарест, — распорядился Скобелев.

Полковник Панютин телеграфировал на родину своей старушке матери: «Бог сподобил меня поколотить турок». Стоявший около него Верещагин взял из рук Панютина телеграмму, улыбнувшись сказал:

— Ох, и скуп же полковник! О таком событии только пять слов. Разрешите, я добавлю от себя. — Взяв карандаш, Василий Васильевич приписал: — «Полковник Панютин за свою блистательную атаку может быть назван героем Шейновского боя». Не возражаете?

Панютин обнял и поцеловал Верещагина. Кто-то из командиров под общий смех сказал:

— Ну, теперь-то наконец наш храбрый Радецкий вправе донести в Петербург: «На Шипке всё спокойно»…

— Господа офицеры, смешного мало! — послышался взволнованный голос Верещагина. — За этой фразой кроется горькая, печальная ирония. И я, и вы — все мы видели закоченевших от мороза солдат-мертвецов. Дорогой ценой добились мы спокойствия на Шипке…

— Да и будет ли спокойно впредь? Вот вопрос! — проговорил Скобелев.

— Спокойствие на Балканах будет только в результате нерушимой дружбы братьев-славян с народами России. Участие в битвах добровольческих болгарских дружин — свидетельство тому неопровержимое, — сказал Верещагин.

С ним все согласились.

После разгрома и пленения турецких войск в районе Шипка — Шейново боевые колонны генералов Гурко и Скобелева двинулись на юг Болгарии. В эти дни Верещагин находился в передовом кавалерийском отряде генерала Струкова. Война приближалась к концу. Остатки разбитых турецких войск под начальством Сулейман-паши, бросая заклепанные английские пушки, в панике отступали на Адрианополь. Кавалерия генерала Струкова преследовала их. Суворовские марши — по восемьдесят верст в сутки — совершали пехотинцы. Турки сосредоточились для отпора в Адрианополе. Султан послал к генералу Струкову своих представителей для переговоров о перемирии. Один из них был министр двора — Камык-паша, другой — Сервер-паша. Оба в один голос запросили у Струкова перемирия, не преминув при этом похвастать, что в Адрианополе сила большая и город этот русским не взять. Время было позднее, и генерал Струков, занимавший со своим войском предместье города, сказал турецким посланникам: