Повесть о Верещагине - Константин Иванович Коничев

Студенты Академии — будущие художники — затаив дыхание слушали речь Владимира Васильевича. Академические чиновники переглядывались и пожимали плечами. Но они молчали, а голос Стасова постепенно становился всё сильней, всё громче звучал под сводами этого храма трех искусств — живописи, ваяния и архитектуры.

— Я не хотел ехать сюда, — как бы мимоходом промолвил Стасов. — Не хотел, потому что здесь, в этом здании, в этом заведении, в разное время немало было возведено клеветы, немало было наговорено тупейшей пошлости по адресу Верещагина за всё время его неповторимой, замечательной жизни… Но вот Илья Яковлевич Гинцбург уговорил меня поехать сюда. И я не жалею. Я вижу перед собой молодых людей, студентов. По выражению ваших лиц, по вашим настроениям могу судить, что вы любили и будете любить нашего славного Верещагина… А за что любить? — пожалуй, спросили бы меня люди, сидящие здесь — не среди вас, молодые друзья, а впереди вас сидящие, занимающие свои места по чинам и рангам, с которыми никогда не считался наш незабвенный Василий Васильевич… Да, за что любить Верещагина? Впрочем, это праздный вопрос, — продолжал Стасов. — В свое время французский художник Жером, давая оценку Верещагину, сказал: «Я не знаю человека более мужественного, чем он. Это настоящий человек!..» Справедливо сказано. Каждая выставка его картин являлась событием. Самое примечательное в его многочисленнейших картинах — оригинальность, новизна, глубокие чувства. Я не представляю себе русскую живопись без Верещагина, она была бы не полна. В ней недоставало бы самого значительного… Верещагин — светлая, правдивая личность. И в его картинах преобладают светлые тона, правдивость красок, а главное — любовь к народу, к простому человеку. Вся его творческая жизнь, весь его талант, ум и необычайная энергия отданы реалистическому искусству, беззаветному служению народу. Как и все лучшие живописцы нашего времени, он — живописец народный. Крупные катастрофы, события и положения привлекали его внимание… Вот мы шли сюда на заседание с Ильей Гинцбургом. Он хорошо знал Василия Васильевича. Разговаривая со мной, Илья Яковлевич сказал, что у Верещагина что-то орлиное было во внешности и характере. Он, как орел, поднимался высоко и улетал далеко-далеко. Кавказ, Туркестан, Балканы, Индия, Палестина, Филиппины, Япония, Европа, Америка — где он только не побывал!.. Действительно — орел!.. Я не раз сопоставлял его с Львом Николаевичем Толстым и думаю, что не ошибался. У обоих один и тот же взгляд на войну и на тех, по чьей вине бывают войны. Изображение чистой правды — самое высокое достоинство их обоих… Мастерство Верещагина, его индивидуальность не померкнут в истории русской живописи. С гибелью Верещагина у нас не стало одного из крупнейших деятелей прогресса…

Речь поборника русского искусства много раз прерывалась рукоплесканиями.

После Стасова, встреченный продолжительной овацией, в президиуме поднялся Репин. Одет он был в черный фрак; из-под короткой реденькой бородки виднелся небрежно повязанный галстук. Волосы свисали до плеч. Его прищуренные глаза смотрели через головы впереди сидящих на академическую молодежь.

— Друзья мои… Не стало Верещагина… — произнес Репин взволнованным, дрожащим голосом. — Верещагин такой гигант, что, приступая к его характеристике, я испытываю неловкость. Когда смотришь на этого колосса, всё кажется вокруг таким маленьким, ничтожным…

Зал дрогнул от аплодисментов. Кое-кто из сидевших в передних рядах обернулся и недовольно посмотрел на молодежь.

— Да, что бы ни говорили о нем, в живописи он величина небывалая. Он самобытен, он никогда никому не подражал. У Верещагина вам, молодежь, вам — наше будущее, надлежит много поучиться. Быть похожим на Василия Васильевича, следовать за его дерзновенным талантом — это просто наша святая обязанность. Надо идти по его следам… Так любить русский народ, по-верещагински, так пламенно бороться за мир, ненавидеть всё фальшивое в жизни и творчестве — долг каждого, посвятившего себя искусству… На знамени этого русского богатыря, богатыря в жизни и в искусстве, начертаны как бы девизом слова: мысль, чувство, искренность и правда… Учитесь у него, молодые художники, учитесь!.. Илья Ефимович сел на свое место в президиуме. Усталый, он смахивал платком пот с лица. Рядом с ним сидел Стасов. Грустный, со слезами на глазах, он разглядывал бронзовую статуэтку Верещагина работы Гинцбурга.

Молодежь продолжала бурно аплодировать Репину. Обняв левой рукой Стасова, Репин правой приветливо помахивал в сторону зала, откуда в шуме овации слышались бодрые молодые голоса:

— Ни-ко-гда! Ни-ко-гда! Не за-бу-дем Ве-ре-щагина!..

Медленно и неохотно расходилась молодежь с этого траурного собрания. В вестибюле студенты столпились вокруг Стасова:

— Владимир Васильевич, почему вы не удержали Верещагина от этой поездки на Дальний Восток?

— Владимир Васильевич! Какой может быть исход этой войны?..

— Не будет ли опять событий, какие произошли три года назад на Обуховском заводе? Ведь и в деревне и на рабочих окраинах жизнь тяжелая, беспросветная…

— Кто это сказал «беспросветная»? — вдруг оживился Стасов, остановился и из-под нахмуренных седых бровей посмотрел на обступивших его студентов: — Друзья мои! Не унывайте. Мы живем накануне великих потрясений…

Приближался девятьсот пятый год.