Повесть о Верещагине - Константин Иванович Коничев

что так, ваше превосходительство. Есть обмороженные, есть насмерть замороженные. Кто же мог ожидать таких холодов!

— В самом деле, кто же мог угадать божие соизволение? Здесь же Болгария, а не Сибирь. Летом здесь виноград, розы, хризантемы, и вдруг — нате, пожалуйста: мороз, вьюги… Кто же мог знать? Ну-с, как нам быть, господин Верещагин? Как бы вы поступили на моем месте?

— Вы командуете, ваше превосходительство, вам и принадлежит забота о спасении замерзающих, — сказал художник. — Надо поднять на ноги интендантство, привести в чувство этих пьяниц и мошенников. Пусть откуда угодно добудут и выдадут солдатам полушубки, теплое белье, валенки, шерстяные портянки, рукавицы. По чарке водки надо отпустить на каждого — для поднятия духа. До самого царя надо дойти в хлопотах о солдате. Дитя не плачет — мать не разумеет. А ваши люди, — лукаво улыбаясь, добавил художник, — день за днем потешают высшее начальство одной депешей… Чего доброго, такая депеша в поговорку войдет.

Вернувшись от Радецкого, Верещагин доложил о своих впечатлениях Скобелеву в штабной квартире.

— Как же, как же, всем известно, что у Радецкого всё обстоит благополучно: «На Шипке все спокойно». Да, Василий Васильевич, пошли воевать, а многого не предусмотрели, многого не учли! Вот и отдуваемся. И теплая одежда нужна обязательно, и шанцевый инструмент у нас не в достатке, и бескормица, и лошади некованые. Сплошь и рядом из-за мелочей да из-за недоглядок расплачиваемся солдатской кровью. Хорошо, если у кого совесть этим будет потревожена, а то вот сидит старый дуралей, да в карты дуется, да шампанское ведрами хлещет. А побывал бы в траншеях, посмотрел бы на обледеневшие трупы солдат, авось не твердил бы, как дятел, в уши верховному и в Петербург: «На Шипке все спокойно». В военное время самообман и благодушие хуже противника. Ну, как — прозябли небось, побывав там? — заботливо спросил Скобелев и, не дожидаясь ответа, распорядился подать горячего чаю.

Верещагин сбросил болгарский дубленый полушубок, снял ватную поддевку и подсел поближе к накалившейся железной печке. Скобелев придвинулся к Верещагину и снова доверительно заговорил:

— Мне вот эти донесения Радецкого, Василий Васильевич, напоминают, знаете ли, такую песенку франко-прусской кампании:

Великой Франции бойцы Поля в бою устлали тучно; А там, в Париже, наглецы Депеши шлют во все концы: «Все обстоит благополучно…»

Вот это-то «благополучие» и довело французов до того, что сам император угодил в плен!..

За чаем разговорились о политике, о социалистах и анархистах. Скобелев выспрашивал Верещагина:

— Чего они хотят, чего стремятся достигнуть? Скажите, Василий Васильевич, вы ведь знаете требования этих господ?

— Ясно, чего хотят, — сказал Верещагин. — Ни больше ни меньше, как уравнения богатств в грядущем обществе. Они требуют материального и нравственного уравнения всех прав… Они стремятся открыть действительную эру свободы, равенства и братства, взамен теней этих высоких вещей, какие существуют ныне… Будут осложнения, споры, гражданские войны…

— Все это интересно и, пожалуй, страшно. А когда это может, по вашему мнению, произойти? Кто может быть победителем в этой борьбе? — снова спросил Скобелев, облокотясь на стол.

Василий Васильевич сделал значительную паузу, сопроводив ее несколькими глотками чаю, и посмотрел вокруг себя. В помещении, где они находились, никого посторонних не было. Ординарец расположился за дверью в прихожей. За капитальной глинобитной стеной шумели офицеры штаба.

— Весьма вероятно, — тихо заговорил Верещагин, — что даже нынешнее поколение будет свидетелем чего-либо серьезного в этом отношении. Что же касается до грядущих поколений, то нет сомнения, что они будут присутствовать при полном переустройстве общественного порядка во всех государствах… И должен сказать: не всегда, нет не всегда будут одерживать верх Галифе и Тьеры… Если только Наполеон Первый не ошибался, утверждая, что победа всегда останется за «крупными батальонами», — победят «уравнители». Число их будет очень велико. Кто знает человеческую природу, тот поймет, что все, кому не придется терять много, в решительный момент присоединятся к тому, кому терять нечего…

— Да, пожалуй, все это так и будет, — задумчиво проговорил Скобелев, — но, видимо, мы не будем свидетелями больших перемен.

— Как знать! Все будет зависеть от обстановки. Крутые повороты и перевороты происходят во время войны. Но война войне рознь. Народ это смекает. Народ нельзя долго обманывать. Он потребует правды.

Во время беседы в помещение вошел один из любимцев Скобелева, не раз отличившийся в боях полковник Панютин. Он только что приехал с позиций, где на подступах к турецким укреплениям Шипка — Шейново его полк вел перестрелку с турецкой пехотой. Скобелев и Верещагин приветливо поздоровались с полковником.

— Ну-с, господин полковник, садитесь чай пить, — пригласил Скобелев полковника, а Верещагину сказал: — Все это очень интересно, Василий Васильевич, но ужели подобные вещи знают мои офицеры?

— Эх, Михаил Дмитриевич! И среди офицеров есть которые «сами с усами»…

На этом их разговор прекратился. Подошел Куропаткин, за ним граф Келлер. Началось обсуждение плана наступления на Шипку — Шейново. Верещагин слышал, как осторожный в своих решениях начальник штаба Куропаткин возражал против смелого скобелевского плана. Ссылаясь на авторитет Мольтке, Куропаткин убеждал, что в зимнюю морозную и вьюжную пору Балканы непреодолимы, что если двинуться — будут опять напрасные жертвы, что надо ждать весны, лета…

— Будем воевать не по шаблону, — решительно возразил Скобелев. — Все продумаем до мелочей, чтобы выбить турок из района Шипка — Шейново… Готовьте, господа, войска, поднимайте боевой дух солдат. О времени и порядке наступления скоро отдам приказ. Руководство операцией возложено на меня.