Письма из Египта - Люси Дафф Гордон

— мои люди, — но им не хватает арабской учтивости и симпатии, и к тому же я не понимаю их языка, который красив и немного похож на кафрский, скорее птичий и певучий, а не гортанный арабский. Теперь я довольно сносно говорю для иностранца, то есть могу поддержать разговор и понимаю всё, что мне говорят, гораздо лучше, чем могу говорить сам, и понимаю примерно половину того, что люди говорят друг другу. Когда я увижу вас, иншалла, следующим летом, я, надеюсь, буду хорошим учеником.

2 Января 1865 года: миссис Остин

Миссис Остин.

Луксор,

Января 2 января 1865 года.

Дорогая Муттер,

Я отправил вам письмо из Гирга, когда мы проходили мимо Сиута при хорошем ветре. Надеюсь, вы его получите. Моя команда работала так, как я никогда не видел, чтобы работали люди. Им заплатили за то, чтобы они добрались до Луксора, и в течение восемнадцати дней они не отдыхали и не спали ни днём, ни ночью, и всё это время были веселы и дружелюбны. Это показывает, на что способны эти «ленивые арабы», когда в конце работы их ждут хорошие деньги, а не любимое средство — «кнута».

Мы прибыли в полночь, а на следующее утро моя лодка выглядела так, будто её разграбили. Толпа смеющихся, болтающих парней убежала в дом, нагруженная разбросанными вещами, которые они хватали на ходу: кусками сахара, кастрюлями и сковородками, книгами, подушками — всё вперемешку. Я боялся, что что-то сломается, но всё было в целости и сохранности. Мальчишки, которым было позволено заходить в каюту, ушли с самыми странными грузами: туалетными принадлежностями и тому подобным — ни слова о взятках. Альхамдулиллах саламэ! «Слава Богу, что ты в безопасности», и Я Ситт, Я Эмирэ, пока у меня не закружилась голова. Старый Исмаил крепко обнял меня, а маленький Ахмет прижался ко мне. Я поднялся в дом Мустафы, пока там шла распаковка вещей, позавтракал там и нашёл письма от всех вас, от вас к дорогой Рейни. Шейх Юсуф был очарован её крупным почерком и сказал, что, по его мнению, эта новость — лучшая из всех.

Первые два дня стояла невыносимая жара. Сейчас здесь райская погода, свежий ветерок и великолепное солнце. Я принёс два обычных арабских фонаря для гробницы Абу-ль-Хаджаджа, и сейчас там мулид. Омар взял их, зажёг и сказал, что нашёл нескольких человек, которые попросили остальных прочитать Фатиху за меня. Вчера я сидел на песке с местными жителями и смотрел, как мужчины исполняют фантазию на лошадях для шейха, а один умный переводчик рассказывал о смерти молодой англичанки, которой он служил, и так de fil en aiguille мы заговорили о чужеземцах, похороненных здесь, и о том, как епископ вымогал у них 100 фунтов. Я сказал: «Малейш (не волнуйся), люди были гостеприимны ко мне при жизни и не перестанут быть таковыми, если я умру, но дайте мне могилу среди арабов». Один старик сказал: «Да не увижу я твоего дня, о госпожа, и, конечно, ты должна быть похоронена как дочь арабов, но мы боимся гнева твоего консула и твоей семьи, но ты знаешь, что где бы ты ни была похоронена, ты наверняка ляжешь в мусульманскую могилу». «Как так?» — спросила я. «Когда умирает плохой мусульманин, ангелы забирают его из могилы и кладут на его место хорошего христианина». Это популярное выражение, означающее, что праведники уверены в спасении. Омар тут же вмешался: «Конечно, в этом нет никаких сомнений, и я знаю историю, которая произошла во времена Мухаммеда Али-паши и доказывает это». Мы попросили рассказать эту историю, и Омар начал: «Жил-был очень богатый мусульманин, такой скупой, что отказывал всем даже в «кусочке бумаги внутри финика» (Коран). Когда он умирал, он сказал своей жене: «Сходи и купи мне горсть прессованных фиников», а когда она принесла их, он попросил её оставить его одного. Тогда он достал всё своё золото из-за пояса, разложил его перед собой и скатал Он отламывал по два-три кусочка от фиников и проглатывал их один за другим, пока не осталось всего три, когда вошла его жена, увидела, что он делает, и выхватила их у него из рук. Вскоре после этого он упал навзничь и умер, и его отнесли к месту захоронения и положили в гробницу. Когда люди Кади пришли опечатать его имущество и не нашли денег, они сказали: «О женщина, как же так? мы знаем, что твой муж был богатым человеком, и вот мы не находим денег ни для его детей, ни для рабов, ни для тебя». Тогда женщина рассказала, что произошло, и кади послал за тремя другими улемами, и они решили, что через три дня она сама должна пойти к могиле своего мужа, открыть её и взять деньги из его живота. Тем временем у могилы поставили охрану, чтобы не подпустить грабителей. Итак, по прошествии трёх дней женщина пришла, и мужчины открыли гробницу и сказали: «Войди, женщина, и возьми свои деньги». И женщина вошла в гробницу одна. Когда она увидела там вместо тела своего мужа ящик (гроб) из христианских гробов, она открыла его и увидела тело молодой девушки, украшенное множеством золотых ожерелий, браслетов и бриллиантовым КурсомКурсом на голове, а поверх всего — вуаль из чёрного муслина, расшитую золотом. И сказала женщина про себя: «Вот, я пришла за деньгами, и вот они, я возьму их и скрою это дело, опасаясь Кади». И завернула она всё это в свою мелаю (синюю клетчатую хлопковую простыню, которую носят как плащ) и вышла, и сказали мужчины: «Ты сделала своё дело?», и она ответила: «Да», и вернулась домой.

«Возьми у меня тогда пятьсот пиастров и приведи человека, который дал тебе вуаль, чтобы он получил деньги». В одном из магазинов купцов сидел большой мааллим (коптский клерк), принадлежавший паше, и он увидел вуаль и спросил: «Сколько ты просишь?» А маклер сказал: «О, ваша честь, клерк, сколько пожелаете». «Через несколько дней она отдала вуаль, которую сняла с мёртвой девушки, торговцу, чтобы тот продал её на базаре, и торговец пошёл и показал её людям, и ему предложили сто пиастров. «Итак, брокер привел женщину, и копт, который был великим человеком, вызвал полицию и сказал: «Возьмите эту женщину и приведите моего осла, и мы предстанем перед пашой», и он поспешил во дворец, плача и ударяя себя в грудь, и предстал перед пашой и сказал: «Вот, это покрывало было