Я трогаю войну руками - Ирина Юрьевна Бугрышева

* * *

В палату заходит медбрат с пистолетом-градусником. Приставляет аппарат Косте ко лбу. Тридцать шесть и шесть. Отличная температура для живого человека — смеёмся мы. Медбрат смотрит на нас и тоже улыбается. Будто забыл про наш договор.

— Костя, — говорю, — что читаешь?

— «Парадоксы роста. Законы глобального развития человечества» Капицы.

— Это Пётр Капица или Сергей Петрович? — спрашиваю.

— Сергей Капица.

— Он называл меня «Ирочка-умничка».

— Всё правильно называл, — говорит Костя. — Так и есть.

И смотрит на меня. Смеётся глазами. Мол, сказала «А», говори «Б».

— Дело было лет сто назад, — говорю. — Я была ещё не замужем. Детьми не пахло. Работала в пиар-агентстве. И мы организовывали концерт Евгения Доги в Большом концертном зале. Знаешь Догу? Ну, вальс «Ласковый и нежный зверь»? И вот этот ласковый и нежный Дога со мной три недели провёл тет-а-тет практически. Я его сопровождала везде — на телевидение, на радио, на репетиции симфонического оркестра, и снова по кругу. Интервью брала сама, его интервью с другими журналистами согласовывала… Доге в тот год исполнялось семьдесят лет, поэтому концерт был юбилейный. И вот мы как-то пошли вечером ужинать. И Евгений Дмитриевич говорит: «Ира, с нами будет мой друг». Другом оказался Капица. А я молодая была, зелёная. Смотрела на Сергея Петровича и мучилась: «Это тот Капица, который висел у меня в школе в Полярном в кабинете физики на стене или нет?» Оказалось, это сын того Капицы, Нобелевского лауреата по физике. Но тоже — ого-го какой! Я смотрела на Сергея Петровича и думала: где же я его видела? Потом вспомнила: по телеку! Он же всё моё детство вёл «Очевидное — невероятное!» И вот мы заходим в ресторан, а там при входе гардероб. И Капица — ему под восемьдесят было, он старше Доги на десять лет почти, — говорит: «Ирочка, давайте ваше пальто!» А у меня куртка была. Но Сергей Петрович так, по-старопетербургски называл верхнюю одежду — «пальто». Хотя сам он родился не в Петербурге, а в Кембридже, где тогда работал его отец. Хотя… Может, в Кембридже тоже куртку называют «пальто», — улыбнулась я. Я сидела в сумерках палаты. Работала с Костиной здоровой ногой. Боец слушал. А я будто оказалась в том ресторане.

…Рядом со мной сидели два джентльмена. Будто не из нашего времени. Евгений Дмитриевич и Сергей Петрович разговаривали, а я понимала, что вокруг творится история. И пыталась что-то запомнить. Но ничего, кажется, не запомнила. Во рту было мягкое послевкусие вина. А в голове — ощущение полной пустоты. И юности, которой прощается полная пустота.

* * *

— О, вот ещё! — обрадовалась я, наткнувшись на давно забытый файл в памяти. — Сергея Петровича мама всю жизнь называла «Питер», если говорила с ним по-английски. А если по-русски — Сергей. Потому что англичанам было не выговорить «Сергей», и Сергея Петровича там, в Великобритании все звали «Питер».

Я будто перебирала шкатулку с воспоминаниями. И, разглядывая ценную бусину там, в шкатулке, добавила:

— Ну и запомнила, что я «Ирочка-умничка».

— Этого достаточно, — улыбается Костя. — Ты запомнила главное.

Мы смеёмся.

— И вот ещё что, — я вмиг стала серьёзной. — Евгений Дмитриевич спрашивал меня, что привезти из Петербурга жене. Мы выбирали вместе какой-то подарок. А потом он сказал, что столько лет в браке, а жене ни разу не говорил, что он её любит. И я запомнила, что я так не хочу. Я хочу и подарок, и слова. Иначе мне не подходит.

Костя удивляется и смеётся:

— Да, вы женщины такие! Вам всё сразу подавай!

Я киваю — такие. Подавай всё и сразу. Или по очереди. Но всё.

— Слушай, — говорю, — а что ты читал в прошлый раз? В прошлом году? Помнишь?

— Читал книжку про Северный флот. А потом ты пришла и сказала, что это твоя любимая книжка.

Меня тут же осеняет:

— Покровский, «Расстрелять»?

— Точно!

Я выдыхаю: как я сама не догадалась? И тут же начинаю напевать:

— Если решатся враги на войну… Мы им устроим прогулку по дну! Северный флот!..

Костя тихо подпевает:

— Северный флот! Плюнь ему в рот!

И мы финалим вместе:

— Северный флот! Не подведёт!

Это матросы так маршировали на плацу в той книжке.

— Костя, помнишь: «Почему у вас зад зашит?»

Костя ржёт. Пароль-отзыв.

— Помню. Шинель новая, с не распоротой ещё складкой на спине.

— А помнишь про Гагарина?

— Не помню…

— Слушай, — говорю, — прочти. Мне кажется, это следующий том, «Расстрелять-2». Рассказ называется «Письмо». В общем, Гагарин слетал в космос и увидел, как прекрасна наша Земля. И когда он приземлился, его стали возить по всему Союзу. Чтоб все посмотрели на человека, который был в космосе. А композитор Александра Николаевна Пахмутова очень любила Гагарина и ездила с ним. И они приехали к нам в Полярный. А там нечего показывать первому космонавту и талантливому композитору, кроме лодок. И их потащили в подплав. Гагарин сам был невысокий, моего роста вроде, сто шестьдесят три. А композитор Пахмутова и вовсе гном, меньше ста пятидесяти. Короче, пока искали для них РБ (это форма радиационной безопасности для пребывания на лодке), конфуз случился. А без РБ на лодку по правилам заходить нельзя. Даже если ты Гагарин. Или Пахмутова. Читай, короче. А вся эта история закончилась тем, что родилась песня.

Я начинаю напевать:

— На пирсе тихо в час ночной…

В палату заглядывает медбрат. И в такт мне подпевает:

— Тебе известно лишь одной…

Намёк принят. Мы обнимаемся с Костей. У него впереди операция. У меня — монастыри и молитвы Александра Свирского. Мы обнимаемся до хруста костей.

— Ангела-хранителя, Костя, — шепчу я. — И коготь медведя пусть поможет тоже!

— Хорош прикалываться! В нём правда сила. Это же… как его? Оберег!

— Я знаю, — говорю. — Всё будет хорошо!

— В следующий раз приноси свою книжку! — говорит Костя.

Киваю — пусть так и будет.

— Я серьёзно, — говорит Костя. — В прошлом году к нам в палату приходил поэт, Вит Дорофеев. Из Кемерово он. Мы с ним поговорили тепло. Он нам стихи почитал. А в этом году у него книга вышла. Настоящая! Теперь я твою книжку жду!

Я киваю:

— Принесу! До встречи!

И, не оглядываясь, выхожу из палаты.

* * *

В коридоре меня останавливает Емилия Андреевна:

— Такое тяжёлое ранение было у Кости. А выжил же. Теперь жить будет. Вытащили вы его. Да он и сам молодец. Смотрю на него и знаю — долго жить будет. С таким настроением вылечится.

Я киваю. Тихо прохожу по коридору. Сегодня был