Записки о виденном и слышанном - Евлалия Павловна Казанович

Сходный с «Блохой» мотив и в баснях: «Комар», «Надутый гордостью Осел», «Высокомерная Муха» и мн. др.

Дальше сходные басни: «Старик со своим сыном и Осел», «Ворона и Лисица» (у Сумарокова: «Какие ноженьки! Какой носок! Какие перушки! Да ты ж еще певица: Мне сказано, ты петь велика мастерица»), «Хромая лошадь и Волк» (кажется, есть и у Крылова), «Раздел» (а что это за Казицкий*, о котором Сумароков упоминает в баснях «Арап» и «Порча языка»?), «Друг невежа», «Хвастун», «Лягушка» («Возгордевшаяся лягушка»), «Осел и Собака» (кажется)87, «Горшки», «Ремесленник и Купец», «Конь и Осел», «Крестьянин и Смерть», «Лисица и Козел», «Волк и Журавль», «Лев и Мышь», «Лисица и виноград», «Мужик и Змея»88.

Таким образом, все эти басни, можно думать, Крылов заимствовал у Сумарокова.

27/V. На безрыбье и рак рыба!

Нестор Александрович как-то сказал, что талантливая вещь, одна из талантливейших даже, «У последней черты» Арцыбашева89, ну я и прочла теперь первую часть ее.

Что ж, талант, конечно, есть. Слог сильный, красочный; отдельные сцены очень хороши; некоторые места захватывают; фигура доктора Арнольди выполнена в высшей степени художественно; любовь его к умирающей Марии Павловне и сама она – полны поэзии (испорчена только сцена ее умирания появлением шаблонного типа врача-чиновника и ее собственной истерикой). Но в общем – какой-то скукой веет от нее. Наступает taedium vitae90 не только от того общества, пресыщенного, расслабленного, неверующего, полудегенеративного, в которое вводит нас автор, но и от всех его образов и мыслей. Чем-то тусклым, давно знакомым ложатся они на мозг; все это – знакомые раньше гнойные пузыри и нарывы времени, отраженные уже им в «Санине» и успевшие с тех пор наскучить и потерять интерес новизны. Если они и попадаются еще где-нибудь на окраинах, то они уже не характерны для настоящего мгновения.

Положим, общий вопрос, им затрагиваемый, интересен, но ведь Арцыбашев не решает его и здесь, да к тому же подходит к нему не новыми путями.

А кроме того, в романе то и дело попадаются кусочки то из Достоевского (Арбузов в сцене кутежа и сцене с Нелли – бледная копия Мити Карамазова. Наумов в своих речах о самоубийстве (264–265 стр. по заграничному изданию) перефразирует Шатова (?) из «Бесов» и пр.); то из Толстого (ротмистр Тренев в ссорах с женой повторяет мотивы «Крейцеровой сонаты»); то из Куприна (резонирующие типы офицеров рядом со студентом Чижом напоминают места из «Поединка»91, если я его достаточно помню, читала давно, так что здесь могу и ошибаться).

Общее миросозерцание поэта крайне неутешительно: приводит нас к какому-то тупику, из которого не дает выхода даже проповедуемая любовь-страсть, любовь-ощущение. Может быть, решение задачи последует в остальных частях, от первой же остается впечатление тяжкое, унылое. Какой-то рок в образе доктора Арнольди, этой стороной своей напоминающего символические фигуры Л. Андреева (Некто в сером, Бабушка из «Анфисы» и пр.)92, скучный93, бесстрастный, равнодушный вследствие своего кажущегося всепонимания и бессилия тяжело гнетет читателя, придавливая как червяка к земле и лишая всякой силы и бодрости. Но это, конечно, не касается таланта, а известной психической особенности автора. А принадлежи дарования Арцыбашева человеку более здоровому, вещь могла бы быть крупной и стать наряду с классическими произведениями русской литературы. Арцыбашев большой мастер живописать; в некоторых картинах чувствуется художник, привыкший работать большой кистью и знающий тайну игры и сочетаний красок, эффектной группировки и пр. Таковы, например, две картины господ и мужиков у костров Ивановой ночи; обнаженная Женичка на отмели песка; ее красное платье и великолепные солнечные пейзажи, в которых так и чувствуется зной и истома страсти, иной раз – нестерпимая духота, насыщенная пылью, которая ложится густым слоем на легкие, затрудняя дыхание, и на клеточки мозга, теряющие через это всякую чувствительность к восприятиям и способность к деятельности.

В некоторых сценах много драматизма, но часто они испорчены каким-нибудь грубым, режущим чувства пятном или неестественным выкриком и визгом.

Это жаль и показывает недостаточность художественной чуткости и тонкости самой натуры.

И в результате – …как меня тянет писать!..

Ну, теперь уж скоро: на днях перееду на дачу и там отдамся перу и бумаге, как любовница страстным объятиям возлюбленного (!!). Наконец-то придет этот момент…

К экзаменам, конечно, не приготовлюсь, хотя ими объясняю маме и всем прочим свое желание остаться под Петербургом.

Драма, драма! Когда я приступлю к тебе?

1/VI. Великолепно! Я очень довольна. Первый раз в жизни я устроилась именно так, как хотела, и что важнее – довольна этим.

Впрочем, что будет дальше!

Я поселяюсь в Саратовской колонии94. Песочная, Парголово, Лахта95 – эти соблазняющие дьяволы – все прошло, как мимолетное настроение, на которое меня настраивали все, кроме меня самой, и которому я уже готова была поддаться.

А в Саратовской колонии я буду жить на чердаке дачи № 1396. Там есть такая комната. Еще сегодня в ней жили куры, но завтра уже, по всей вероятности, их оттуда уберут, толстая, добродушная Mutter97 вымоет в ней пол, поставит стол с тремя ногами, дырявый стул; красный Vater98 смастерит какое-нибудь ложе из досок, – и послезавтра вселюсь в нее я. А кому там окажется лучше: курам или мне – покажет будущее.

Все удовольствие будет мне стоить 5 р. в месяц, да за 6 р. какая-то Божья старушка, живущая у немцев внизу, берется кормить меня чем Бог пошлет. На белье, керосин, молоко, хлеб, поездки в Петербург и все прочее – остается 9 р.

Итак, я довольна всем: и бюджетом, и местом, и одиночеством. Ах, за последнее время мне так опротивели люди, что я мечтаю об одиночестве.

Но вот будет штука! Только что «милая мама» – m-me Черняк – спрашивала меня, хорошо ли в колонии, и закончила тем: «Не поселиться ли и нам с Лидочкой там? В самом деле, съездить разве посмотреть?..»

Этого только недоставало! Из-за них я главным образом так и возненавидела человечество, они-то мне и осточертели больше всего на свете, а она спрашивает: «Не поселиться ли там и нам?..» Фу, пропасть! Этак все мое существование будет сразу отравлено.

Нет, хорошо все-таки, что я поехала сегодня в колонию. Одного только не дошла в своей программе – не дошла до той дачи, до тех хозяев, у которых два года назад жили Небольсины99. Тот конец спокойнее, да и от парка Зиновьевского100 ближе.

Впрочем,