Записки о виденном и слышанном - Евлалия Павловна Казанович

поддерживать друг друга. И что ж – он тогда же пошел к сектантам со своей религиозной проповедью, подвергся за это ссылке в каторжные работы, затем на поселение, но как только освободился – опять пошел по прежнему пути. И теперь ведь он постоянно среди сектантов, в переписке со многими из них, несомненно, имеет с ними большие связи. А уж сам жизнь ведет вполне аскетическую, подтверждаю это, так как я был у него.

Я никогда не думала, что А. С. серьезно относится к Данилову и признает за ним известные заслуги, поэтому меня несколько удивила горячность его защиты, но вместе с тем очень понравилась; я простила А. С. все его ядовитые подтрунивания над Виктором Александровичем в его присутствии.

– И все-таки никакого пути из всего этого никогда не было, – продолжал настаивать Н. В. – Я хорошо знаю этот тип. У меня есть знакомый, вроде Данилова, некто Надеин. Вы, верно, его знаете, Александр Степанович; он даже шестидесятник, только постарше нас с вами. Он, как и Данилов, совершенно не способен никого слушать кроме себя, ничего видеть вокруг себя, жить чем-то своим и думать, что это свое и покрывает весь мир, что оно-то именно и может спасти мир, а все прочее – мелочи и ерунда. Этот Надеин был как-то в Париже в одно время со мной и сделал там какое-то изобретение. Было это как раз во время процесса Феррера76. Носился он с этим изобретением страшно, ко всем обращался за помощью, совался всюду, куда можно, но нигде не встречал должного сочувствия и, наконец, решил написать Кропоткину в Лондон: приезжайте, мол, немедленно, есть такое важное дело. Тот, понятно, не поехал, ответив Надеину, что не до его изобретения в настоящую минуту, что есть более важное – дело Феррера. А Надеин, как вы думаете? – «Да что, говорит, Феррер! Мое изобретение стоит тысячу Ферреров!» Так вот какие люди бывают! И в чем бы, вы полагали, заключалось это изобретение? В особом ассенизационном аппарате, с помощью которого можно было бы отделять жидкие отбросы от твердых, не заставляя работать над этим людей в неизбежных при этом антисанитарных условиях, это раз, а второе – что твердыми отбросами можно было бы удобрять поля и этим сразу повысить благосостояние человечества больше, чем процессом тысячи Ферреров77. Так вот как бывает! Теперь недавно я получил от него письмо. Умоляет зайти по очень важному делу. Нечего, думаю, делать, может, и впрямь понадобилось что старику. Прихожу. Занимал он меня часа три разными посторонними разговорами, а о деле ни слова. Я и так, и сяк подхожу, у меня ведь, знаете, работа дома осталась; сижу – как на иголках, скоро ли до дела дойдет. И вот, когда я собрался уже уходить, он мне и говорит, вытаскивая из стола кучу каких-то бумажек. «Вот что, любезный Николай Васильевич; теперь в Петербурге готовится международная пожарная выставка, и на ней, конечно, будут англичане, среди которых у вас есть много знакомых. Так не раздадите ли вы им эти листки с объяснением моего изобретения?» Ах ты черт! Надо ж было продержать меня столько ради этого. Работу бросил…

Мне как-то показалось, что Н. В. немножко чересчур лишний раз говорит о своей работе и занятости, но никакого более определенного отношения к этому у меня еще не составилось. Кто его знает, может быть, и правда сильно занят, а может, просто так вошло в манеру говорить о своей работе (ну как у меня, например! Все дурное я всегда отыскиваю в людях по себе).

Но кто же он такой? Что-то интересовало меня в нем сильно. То, что называется здравым умом, и трезвость поражали меня в нем; я как-то не встречала еще людей, которые бы так сразу во всем хватали быка за рога, как говорится (Александр Иванович Введенский – да, но это было совсем не то), и говорили именно то настоящее, что нужно. Если этого не видно из моего рассказа, то вина исключительно на мне.

– А что касается христианских социалистических кружков, – продолжал Н. В., – то меня всегда поражало подобное сочетание двух несочетаемых вещей: все христианство – отрицание, аскетизм, даже пессимизм в здешней жизни, перенесение всех чаяний и рая в небеса; социализм – наоборот: полное утверждение, жизнь, веселие и радость здесь, словом – рай на земле. Какой же может быть христианский социализм?

Тут мнения разделились и Трегубов принялся отстаивать возможность отрицаемого Н. В., а А. С., по обыкновению, произвел опрос мнений всех присутствовавших, желая, очевидно, всех втянуть в разговор.

Так приблизительно покончили с Даниловым.

А. С. рассказал затем о новом с.-р. журнале «Заветы» (? кажется)78, который будет издаваться под главной редакцией эмигранта Чернова (или Черняева?)79, о котором когда-то, тоже у Пругавина, доктор Рахманов, толстовец, говорил, что он его видел всего два раза и оба раза вынес от него самое скверное впечатление чего-то гадливого, как от нововременского Меньшикова (по его сравнению), так что все статьи и рукописи будут отправляться за границу и избранные оттуда уже будут пересылаться в редакцию, в Россию.

– Ничего не слыхал об этом журнале, но заранее говорю, что это затея мертворожденная, – проговорил на это Н. В.

– Почему? – удивленно спросил А. С.

– Да потому что сам был эмигрантом 30 лет и знаю, что значит из‑за границы заправлять делами в России. Уже через два года теряется всякая связь и настоящее понимание здешних дел и жизни. Да и в самом деле, разве можно издалека уследить все смены идей и настроений, так быстро совершавшихся последнее время в нашем обществе!

Тридцать лет был эмигрантом!

Я совсем терялась в своих догадках. Уж не сам ли это Кропоткин? – мелькнуло одно мгновение в голове80, но я сейчас же припомнила лицо того, его большую лопатообразную бороду и нашла, что Н. В. совсем на него не похож.

А мне он начинал нравиться все больше и больше. Нравилось, как он просто и быстро взглядывал на того, к кому обращался; нравилось, как он говорил, немного отрывисто и нервно, внимательно глядя при этом на собеседника; как он держался, несколько как бы отдельно от людей, на некоторой высоте, и многое другое. Казалось, что он их только наблюдает и изучает, без осуждения, без всякой оценки, без какого бы то ни было пристрастия.

За чаем А. С. как-то между прочим сказал Н. В., что позже расскажет ему подробности какого-то дела (какого – к сожалению,