Мемуары - Станислав Понятовский

К вещам, о которых я более всего сожалею, я причисляю и то, что отец не оставил нам записок о своей жизни, столь богатой неординарными событиями. Он писал мемуары до осады Данцига, а когда город капитулировал, он сжёг написанное — и потом уже никак не удавалось побудить его возобновить свои труды. Несколько устных рассказов, да то, что написал о нём Вольтер в «Истории Карла XII» — это всё, что мы о его жизни знаем.

Во второй половине правления Августа II и первой Августа III было широко распространено мнение, что на нашем семейном совете мой дядя, канцлер Литвы Чарторыйский, выдвигал различные идеи, подсказываемые текущими обстоятельствами, другой мой дядя, воевода Руси, отбирал те, которые следовало реализовать в первую очередь, моя мать — принимала окончательные решения, а мой отец — исполнял их.

Более живой и энергичный, чем другие, он вставал ежедневно в четыре часа утра и всё необходимое писал собственноручно (уверяя, что не умеет диктовать), в то время, как остальные только ещё протирали глаза. Приветливый, пользовавшийся широкой популярностью, щедрый, он обладал даром убеждать, ибо был всегда чистосердечен, отважен и весел. Опыт, приобретённый в свете, на войне и в делах, научил его значительно большему, чем воспитание или образование.

Я вспоминаю, как на последнем заседании сенатского комитета, в котором он принял участие, он намеревался выступить с речью — и приказал мне накануне набросать черновик своего выступления.

Прочитав то, что я написал, он сказал мне:

— Быть может, это и недурно, но не в моём духе... Восемьдесят лет я говорил по-своему, и сделаю это снова.

И когда он прибыл в сенат, опираясь на старшего брата моего и на меня, и произнёс свою речь, я увидел множество увлажнённых глаз вокруг — столь неожиданно приятные, благоговейные даже чувства вызвали у тех, к кому он обращался, импозантная фигура отца, его одухотворённое лицо, его манера держаться — и говорить.

Ему было восемьдесят два года, когда я добился от него согласия на то, чтобы Баччиарелли написал его портрет; сходство на портрете безукоризненное, и именно эта работа положила начало репутации художника.

Едва несколько дней могли мы спокойно предаваться нашей скорби — надо было позаботиться о сеймиках этого года. Мой дядя-канцлер обеспечил мне избрание на сеймике в Мельнике. Там же, в Мельнике, двое моих братьев и я оформили акты раздела имущества. Брат Анджей отсутствовал, занятый на службе в Австрии, но он не задумываясь одобрил всё, что мы совершили, ибо мы поступили, как добрые братья...

II

А 30 сентября 1763 года, в Дрездене, скончался от апоплексического удара Август III — в канун той даты, когда тридцать лет тому назад он был избран королём.

Едва курьер принёс нам весть об этом, мы все направились в Варшаву. У примаса Любиенского собрался сенатский комитет. Вещи общеизвестные подробно изложены в протоколах его заседания, я же обращусь к тому, что известно сравнительно мало.

23 декабря 1763 года мои дядюшки, мои братья, сын и зять князя воеводы Руси, князь Чарторыйский, обер-егермейстер короны, кузен моих дядьёв, воевода Иноврацлавский Замойский и посол Кайзерлинг собрались у меня, ибо я не выходил в те дни по причине приключившегося со мной небольшого недомогания. Обсуждались способы избежать, по возможности, возникновения в период междуцарствия гражданской войны.

Собравшиеся зафиксировали:

1. Что саксонский двор отдал письменные приказания (они были предъявлены на этом совещании) трём уланским полкам — Брониковского, Шибеля и Биляка — перейти в распоряжение коронного гетмана Браницкого (к этому времени, его отношения с нашей партией вновь резко обострились).

2. Что вышеупомянутый коронный гетман приказал уже одному из этих полков обеспечивать бесперебойность его переписки с Саксонией.

3. Что принесённая гетманом присяга не даёт ему права увеличивать или сокращать численность войск республики.

4. Что, учитывая вышеизложенное, можно прийти к заключению, что Саксония (держава отныне, после смерти Августа III, для Польши иностранная) посылает гетману свои войска с целью расширить его возможности до степени, значительно превышающей определённые законом его званию рамки.

5. Что на замечание о том, что саксонский двор волен, дескать, распускать свои воинские части, имеющие право поступать затем на службу к кому угодно, а гетман, дескать, волен, как и каждый польский вельможа, содержать на свои средства столько войска, сколько ему заблагорассудится — есть все основания возразить: если гетман действительно намерен в период междуцарствия поступать строго в рамках, обозначенных его присягой, ему нет решительно никакой необходимости брать на службу иностранные войска.

6. Что поскольку мудрость предписывает каждому, имеющему добрые намерения, отыскивать способы оградить себя и свою страну от проявлений насилия, следовало ожидать, что и гетман станет действовать подобным же образом.

7. Что раз этого не случилось, как это вытекает из всего вышеизложенного, необходимо обратиться к императрице с просьбой оказать своим друзьям в Польше поддержку, позволяющую им навербовать достаточно войска, чтобы противостоять успешно тем, кто готовит насилие над законами, одинаковыми для всех польских дворян в период междуцарствия. Имея в виду, однако, что до обычного срока избрания короля остаётся совсем мало времени, а путь этот может оказаться слишком долгим, следует просить императрицу, в свою очередь, уволить со службы несколько отрядов, которые могли бы стать, по призыву лиц, присутствующих на данном совещании, или по призыву их сторонников, чем-то вроде местной милиции.

Стольник Понятовский был единственным, кто держался того мнения, что вводить русские войска в Польшу не следует ни под каким видом.

Посол Кайзерлинг заметил на это:

— Если русские войска здесь не окажутся, не бывать вам королём.

— Пусть я им не стану, — возразил стольник, — зато никто не сможет упрекнуть нас.

Услышав эти слова, князь воевода Руси и Замойский ответили буквально следующее:

— Речь идёт не только о том, чтобы вы стали королём, но также о предотвращении ужасов гражданской войны. Единственный способ отбить у злоумышленников охоту её затеять — это припугнуть их, продемонстрировав силу и наличие поддержки, достаточной для того, чтобы их уничтожить. Мы не начнём первыми враждебных действий, но помощь эта необходима нам на тот случай, если гетман Браницкий и те, кто держит его сторону, захотят преступить закон, причём, помощь самая внушительная, несокрушимая даже...

Такая позиция и была одобрена; посол обещал написать в этом духе своему двору.

III

Некоторое время спустя стало известно, что гетман всячески мешает созыву